– Да, но гражданин Фуше, кстати, бывший член конгрегации ораторианцев, проявивший далеко не ангельское смирение в Лионе, где он приказывал расстреливать картечью из пушек всех, кто высказывал недовольство новой властью, тоже в нашей истории переметнется на сторону Бурбонов. А ведь он был председателем якобинского клуба, где стал одним из организаторов кампании по вынесению смертного приговора королю Людовику XVI!

– И это мне хорошо известно, Андре, – вздохнул Бонапарт. – Но Фуше непревзойденный мастер шпионажа. Он сумел наладить работу полиции. А чтобы следить за всеми его телодвижениями, я завел свою полицию. Конечно, моему адъютанту Савари далеко до Фуше, но он недостаток таланта восполняет своим трудолюбием. А самое главное – я ему верю…

Мне осталось лишь развести руками и прекратить этот не совсем приятный для Наполеона разговор. Я лишь сумел взять с него обещание избавить меня от общения с Фуше. Мастер провокаций и интриг не вызывал у меня доверия. К тому же можно было решать все возникшие вопросы через генерала Дюрока, с которым у меня сложились неплохие отношения.

В данный момент Бонапарт прилагал все силы, чтобы капитулировавшие в Каире французские войска побыстрее были доставлены в порты Франции. Наполеон предполагал, что британцы сделают все, чтобы пленные солдаты и офицеры вообще не вернулись на родину. Поражение эскадры Нельсона у Ревеля не на шутку разозлило англичан. По данным, полученным Бонапартом, французов должны были выгрузить на Мальте, после чего продержать их там до морковкина заговенья под предлогом нехватки транспортных средств. Наполеона такой вариант совершенно не устраивал. Но ничего поделать он не мог. Флота в Средиземном море французы не имели. Нет, в портах стояли под охраной береговых батарей несколько многопушечных кораблей и фрегатов. Кое-какие силы были заблокированы в Александрии, которая пока еще держалась. Но, после того как в Каире сложила оружие основная часть французской армии под командованием генерала Бельяра, участь тех сил, которые оставались в Александрии, была предрешена.

Наполеон не раз просил меня узнать, сможет ли Россия помочь французам, заблокированным в Египте. Но, даже при всем нашем желании, кораблей в Средиземном море, способных представлять угрозу для британцев, у нас не было. А турки, несмотря на договор, подписанный с Высокой Портой, не пропустят наши корабли через Проливы из Черного в Средиземное море.

Все эти неприятности сделали Наполеона нервным и раздражительным. Нет, с нами он вел себя вполне корректно, но на своих подчиненных он порой покрикивал, называя их болванами и тупицами. Отчаянные рубаки и храбрецы покорно выслушивали брань своего начальника и даже не пытались возражать.

Пока я беседовал с Наполеоном о высокой политике, мой помощник Алан тоже зря времени не терял. Он быстро подружился с французскими военачальниками. Дюрок лично представлял Алана заслуженным генералам, делая упор на храбрость и отвагу русского офицера. Рекомендация такого человека, как Дюрок, дорогого стоила. В числе новых знакомых Алана оказался и лихой гасконец, шурин Наполеона, Иоахим Мюрат. Человек отчаянной храбрости и любитель амурных приключений, он не раз предлагал Алану посетить салоны парижских дам полусвета, чтобы отвести душу с феминами. Блудливая улыбка на лице Мюрата обещала «райское наслаждение». Стоило Алану согласиться, и «народ на разврат будет собран».

Но я предупредил Алана, что в Париже подцепить триппер или что похуже так же просто, как получить насморк. И что задирание юбок может грозить большими неприятностями. Геннадий же, наш главмедик, заявил любителям «железного болеро», что количество антибиотиков у него ограничено, и вензаболевания он не будет лечить из принципа. Так что, к огорчению Мюрата, Алан под благовидным предлогом отклонил все его заманчивые предложения.

Будущий неаполитанский король лишь посетовал на странности русских и пригласил Алана в кабачок, где можно было выпить хорошего вина и отведать блюда его родины – Гаскони. Тут Алан отказываться не стал.

Фуагра и сосиски из свинины ему понравились, как и знаменитый перигорский паштет. Потягивая душистый арманьяк, Алан произнес витиеватый кавказский тост, который привел в дикий восторг потомков шевалье д’Артаньяна. В числе участников этой пирушки оказались и несколько сослуживцев Мюрата по Египту. Один из них был моряком и рассказал Алану нечто весьма его заинтересовавшее.

– Шер ами, у нас в Александрии заблокировано несколько кораблей, среди которых: 64-пушечный «Коссе», 50-пушечный «Египтянин» и два 40-пушечных – «Регенере» и «Джастис». Целая эскадра! Есть и люди, и порох. Жаль только, что нет храброго командира, который бы рискнул пойти на прорыв и добраться до берегов Франции. Впрочем, такой храбрец был, и звали его Пьер Лежуаль, командир 74-пушечного корабля «Женерё».

Этот храбрец сумел прорваться сквозь строй русской и турецкой эскадр у острова Корфу и дойти до Анконы. Бедняге не повезло – в феврале 1799 года он был смертельно ранен ядром во время штурма Бриндизи.

– Неужели во французском флоте только Лежуаль был храбрецом, не побоявшимся бросить вызов судьбе? – спросил Алан.

Собеседник пожал плечами и налил себе в бокал еще арманьяка.

А я задумался над тем, что мне рассказал Алан…

30 июня 1801 года.

Поместье в пригороде Лондона.

Генерал Жорж Кадудаль,

один из предводителей шуанерии

– Мсье генерал, к вас посетитель, – сказал мне дворецкий, как обычно, на ломаном французском. Я ответил по-английски (что поделаешь, язык я выучил за то время, что провел в этой проклятой стране):

– Кто он?

– Он два человек, – чуть поклонился слуга. – Рекомендательное письмо от лорд Хоксбери. – И протянул мне бумагу.

Дворецкий, равно как и все поместье, были предоставлены мне английским правительством. Впрочем, «предоставлены» – не совсем правильно. На самом деле я собирался, как и ранее, подготовить свою следующую акцию на нормандском острове Джерси, на котором, хоть он и принадлежит англичанам, говорят пусть на своеобразном, но французском. И планы у меня были – продолжать войну с теми, кто убил моего короля, кто сделал все, что можно, против католической веры, кто отнял автономию у моей родной Бретани…

Я не могу иначе. Ведь даже моя фамилия, Кадудаль, означает на моем родном бретонском «воин, возвращающийся с битвы» – в ожидании следующей. Правы были спартанские женщины, когда говорили своим сыновьям – «со щитом или на щите». Я буду «со щитом» до тех пор, пока мы либо победим, либо меня принесут «на щите» – то есть я либо погибну в бою, либо в застенках врагов. Третьего не дано.

На Джерси я провел около трех месяцев, когда ко мне прибыл человек от этого самого лорда Хоксбери и «пригласил» меня к нему в Лондон, – а оттуда меня в сопровождении «почетного караула» отвезли в эту усадьбу. Где именно она находится, я не знаю, но ехали мы туда в карете с занавешенными окнами чуть более получаса – следовательно, это пригород Лондона, причем не самый дальний. Вокруг поместья – парк, окруженный высокой глухой стеной, а на воротах всегда дежурит «охрана». По парку мне гулять дозволяется, но выходить за его пределы – нет, видите ли, «слишком опасно, вас могут узнать».