— Ну-ну… — уже беззлобно сказал Кричевский подошедшему монаху. — Дамский угодник. Дон-Жуан из Ныши!

— Пусть успокоится малость, а то уж больно много страху ты на нее нагнал, — сказал брат Пимен и тяжко вздохнул, созерцая слабость человеческую в ближнем своем. — Ступай, отдохни, а я, как узнаю чего, так тебя разбужу.

Кричевскому ничего не оставалось делать, как послушаться разумного совета. Монах осторожно растолкал его через час.

— Ну, слушай, — сказал он, присаживаясь к сыщику на лавку, в ноги, часто мигая своим глазом, как броненосец прожектором. — Анна рассказала мне, что по ночам в деревню приходит медведь-оборотень.

— Час от часу не легче! — вздохнул полковник. — Я тут уже ничему не удивляюсь.

— Она назвала его «туно-гондырь», — пояснил брат Пимен. — Это сложно перевести. У вотяков язык малозначный, и многие понятия называются одним и тем же сочетанием слов. «Туно» — это, вообще-то, волхв, колдун. В отличие от жреца «вэщащя», он не служит общине, наподобие нашего священника, не имеет своего киреметища и священных деревьев, но бродит с места на место, перенося суеверия всякие. «Гондырь» — медведь. Вот и получается медведь-колдун, оборотень.

— А другие вотяки знают о нем? — спросил сыщик.

— Знают, поклоняются ему и боятся. Он поселился в этих местах четыре года назад. Анна сказала, что когда впервые увидела его, едва не умерла от страха. Он объяснил ей, что его преследуют боги. Царь злых духов Акташ принимает облик медведя, чтобы убить его, и поэтому он тоже принимает облик медведя, чтобы Акташ, который ищет его среди людей, не мог его узнать. Он мечтает убить Акташа, чтобы перестать быть медведем, и снова стать человеком. Тогда он женится на Анне. Когда он встречает настоящего медведя, то принимает его за Акташа и бросается в схватку. Он, я так понял, отважный охотник и убил без ружья уже не одного мишку. Эта голова в огороде — его подарок Анне, за то, что она боится его меньше других и подкармливает.

— Четыре года назад? — в волнении переспросил сыщик. — Как раз в тот год, когда убили Матюнина! А когда? Спроси ее — когда?!

— Она впервые увидела его в конце мая, — сказал монах. — Между прочим, он был тогда ранен Акташем и долго болел.

— Надо идти! — сказал Кричевский решительно, сев и нашаривая босыми ногами свои башмаки. — Она может показать нам, где живет оборотень?

— Она сказала, что не знает, — покачал головою монах. — Никто в деревне не знает, где он живет.

— Враки! — уверенно сказал сыщик. — Они тут все знают окрестный лес, как свои пять пальцев! Сейчас возьмем за холку сотского, он нас как миленький отведет!

Он достал из карманов револьверы, крутнул барабаны, принялся набивать их патронами. Брат Пимен смотрел на него в сомнении.

— Я полагаю, нам не следует никому говорить, зачем мы приехали, — сказал он, положив руку свою поверх рук Кричевского. — Я полагаю, не нужно брать проводника, а идти в лес самим, если уж ты так решительно хочешь свидеться с этим созданием Божьим.

— Одним? В лес?! Ты с ума сошел! — отказался Кричевский. — Я теперь без проводника в чащобы вотские ни ногой!

— Выслушай меня, прошу! — сказал весьма настойчиво монах. — Лучше идти самим, чем с плохим проводником. В этом случае мы будем рассчитывать только на себя и сможем принять все меры для нашей безопасности, какие только придут нам в головы! А недобрый проводник запутает нас, закружит, заставит выбиться из сил, да и просто отведет в места гибельные, как Иван Сусанин поляков. Этот «туно-гондырь» для местных вотяков — как святой, как покровитель деревни. Они поклоняются ему, приносят ему дары и жертвы. Я бы не хотел, чтобы они предположили, будто мы приехали охотиться на их святыню и хотим причинить ему зло.

Полковник опустил руки в задумчивости.

— Черт возьми, да ты прав! — сказал он с сожалением. — Надо самим все провернуть! Есть надежда, что он до нашего приезда не очень таился, оставил в лесу много следов. Все он никак не успеет замести. Тогда вперед, пока этот оборотень не ушел далеко! Я чувствую — в нем и есть разгадка!

— Подожди, — снова остановил его монах. — Мы в очень глухом месте. Вспомни, что случилось с тобою, когда ты неразумно бросился в лес. Кто бы тебя искать стал, если бы не мы? Когда начнешь говорить, пожалуйста, не поминай черта.

— Черт! — сказал сыщик. — Извини, брат Пимен, вырвалось. Ты опять прав, мой мудрый друг! Кто-то из нас должен остаться в деревне. Если мы не вернемся к назначенному сроку, он должен будет добраться до властей, рассказать, что с нами случилось, и организовать подмогу. Кто это будет?

Тут дверь открылась, и на пороге возник преображенный Петька Шевырев с топором в руке, босоногий, с подвернутыми рукавами и штанинами, с расстегнутым воротом, имеющий вид заправского крестьянина.

— Вы что это так на меня смотрите? — подозрительно спросил он. — Опять пакость какую-то удумали?

Не дослушав ласковую вкрадчивую речь брата Пимена и до половины, догадливый репортер замахал руками.

— Даже и не думайте! И не надейтесь! Я здесь не останусь ни за какие коврижки! Это все Костька тебя надоумил, да, чтобы навредить мне?! Что я тут буду делать один, среди людоедов этих, ни слова не разумея по-вотяцки?! Я и дороги назад не помню, и лошадей запрячь толком не смогу!

— А минуту назад мне показалось, что ты очень даже хорошо поладил с этой рыженькой людоедочкой, — лукаво прищурил одинокий глаз монах.

— Ух, ты! Циклоп в рясе! Сана постыдился бы! — воскликнул Петька. — Вот и оставайся здесь, и ладь с нею! Как раз окрестишь ее к нашему возвращению! Нечего тебе по лесам за оборотнями гоняться! Не монашеское это дело! Тебя отец-настоятель в угол на горох поставит! Воскресной чарки вина монастырского навсегда лишит!

— Петенька, — продолжал увещевать строптивого писаку брат Пимен, — ты языка вотяков не знаешь! Леса не знаешь, обычаев и примет вотяцких тоже! Ну, какой Косте от тебя будет прок, скажи? Только в беду скорее попадете оба! А со мною сам Господь! Он нас убережет!

— Ничего! — самоуверенно заявил журналист. — Со мною Господь тоже! Мы с Кричевским хорошо друг друга дополняем!

— Да вы только что едва не подрались, как молодые петухи! — засмеялся монах.

— Ничего! Мы помиримся, правда, Костя? Ты ведь на меня уже не сердишься?

Кричевский со вздохом обнял упрямца за мягкие пухлые плечи.

— Петька, послушай, — сказал он серьезно, как разговаривал с людьми своими перед выходом на дела особо опасные. — Ты будешь наша единственная ниточка, наша связь с миром. Случись что с нами в дебрях этих — только на тебя сможем мы рассчитывать. Только на твою смекалку, на твою решительность…

— Коньдон, коньдон! — покрикивали вотяки, столпившиеся у калитки. — Коди кобак, коньдон!