— Да что-то не видать конца-то… Отец пишет?

— Редко. Поди, недосуг все.

— Ничего. Напишет.

Аленка подошла ближе к машине, чтобы лучше рассмотреть девушку-шофера. И удивилась — такая молоденькая, всего на два-три года постарше, а уже машину водит и на фронт собирается. Аленка даже в кабину заглянула, нет ли там другого шофера, более серьезного. Нарвала на обочине лютиков и прикрепила букетик к зеркальцу у ветрового стекла — пусть Зоя-шофер ездит и посматривает на цветы, ей ведь некогда собирать их.

Зоя уселась в кабину, включила скорость. Рывок — и машина, подкинув левую сторону кузова, выскочила из ямы. А из кузова вылетел мешок. Он упал рядом с дорогой в канаву и развязался. По траве брызнула, рассыпаясь, белая-пребелая соль.

— А почему ты в воскресенье работаешь? — спросил Мишка, помогая Зое водрузить мешок в кузов машины.

— Да какая это работа? Так, прогулочка. Попросили для вашего сельпо одну ездку сделать. А почему не сделать?

— И то правда.

— Ну, спасибо, Михаил Иванович. Соль-то собери, пригодится в хозяйстве. И вот тебе еще на память…

Машина умчалась.

Аленка прижала к щекам ладони. Щеки горели. От радости, наверное, что день по-доброму начался, что голова сегодня не болит, что живут на земле вот такие хорошие люди, как Миша и Зоя-шофер. Уж очень понравилась ей Зоя, простая и необыкновенная. Волосы у нее красивые, и улыбается так, будто солнышко светит. Ни словом не обмолвилась с Аленкой, но как-то так посмотрела, что, кажется, теперь целую вечность они знакомы.

— Что она тебе подарила? — Аленка попыталась разжать Мишкин кулак.

Мишка показал — складной нож с двумя лезвиями, пилочкой и шилом.

— Красивый какой…

— А то! Классная вещица. Такой складень в нашем мужском деле на вес хлебушка.

Он испробовал ножи, большой и маленький, открыл шило и пилочку.

— Надо смастерить ей буксир. Негоже без него на такой машинешке. Я приглядел в одном месте сталистую проволоку. И крепкий, и легкий буксир получится. В пору для полуторки.

Мишка снял рубашку, завязал рукавами узел на вороте. Получился небольшой ситцевый кулек. В него ребята осторожно собрали драгоценную соль.

— Знаешь что? Давай сейчас зайдем к Егорке и прямо на базар, — вдруг решил Мишка. — Выменяем на соль чего-нибудь сладкого или тебе какую ни на есть обувку. А?

— Идем, — согласилась Аленка. — Я еще ни разу базара не видела.

Не только базара, она еще и Нечаевку-то путем не успела рассмотреть, ведь сегодня первый раз по-настоящему вышла со двора Разгоновых.

К базару ребята шли поскотиной мимо огородов. Аленка собирала цветы. Здесь цветок был сразу похож и на ромашку, и на медуницу, и на городскую гвоздику. Только цвет у него свой — нежно-голубой, почти небесный.

За старой деревенской церквушкой стояло несколько длинных, сколоченных из грубых досок столов. Все, что могла организовать для нечаевского базара Татьяна Солдаткина.

Однако людей собралось много.

Слышался русский и казахский говор. Мычали привязанные к телегам коровы. Блеяли овцы, пищали в корзинах цыплята. Чуть в сторонке держались наособинку и строили скучающий вид бродячие тощие псы.

Постороннему сразу бросилось бы в глаза отсутствие покупателей. Все хотели что-то продать или обменять.

По базару Мишка и Егорка шли степенно, Аленка же с превеликим любопытством.

Егорка сказал со знанием дела, прицениваясь к соли, которую нес Мишка:

— Пороху аль дроби на эту соль можно выменять столько, что на всю осеннюю охоту хватит.

— Ружейный провиант у меня есть, — ответил Мишка. — Начальство снабжает. Смотри — Микенька. Наш пострел везде поспел. И Жултайка. Вся гвардия.

Микентий разложил на столе самодельные прищепки и расхваливал свой товар несмелым голосом:

— А вот прищепки… Лучше казенных. В районе их нарасхват, да ехать лень… Отдам за яйца. Штука за штуку. А вот прищепки…

Бабка Сыромятиха выставила на продажу молоко и творог. С ней стояла за прилавком и Юлька. Егорка не утерпел, поддел подружку:

— Торгуешь?

— А тебе какая забота? Не ворованное чать.

— Ну-ну, тренируйся. Може, завмагом станешь.

У Анисьи Князевой пирожки с куриными потрохами. Она весело зазывала прохожих:

— Пирожки с мясом, мясо с пирожками! Три дня как с огня и все пар идет… — Заметила Аленку, поманила ее пальцем, подала самый румяный пирожок. — Отведай-ка наших, пока тепленькие. Все одно — покупателей нет.

— Спасибо.

— Кушай на здоровье.

Возле чабанской двуколки, в которую была запряжена низкорослая мохнатая лошаденка, шел непонятный торг. Ганс Нетке сначала наблюдал, как пожилой казах, раскуривая трубку, мучился с огнивом, высекая огонь. То ли трут отсырел, то ли камень кресалу не подчинялся, но искра получалась слабенькая, и трут не горел. И тогда Ганс достал из кармана зажигалку, протянул ее казаху. Тот недоверчиво посмотрел на пленного и покосился на его железное огниво. Курить, однако, шибко хотелось, и он взял зажигалку. Из принципа сначала прижег трут, раздул его хорошенько и уж потом от него раскурил трубку.

— Хороший машинка, быстрый. Сам придумал? — прищелкнул языком от удовольствия казах, протягивая зажигалку хозяину.

— Найн, найн! Забирайт себье, памят, — отстранил Ганс его руку. Казах удивленно вытаращил глаза. Такую машинку — и просто так, на память? Да еще от немца? Нет, просто так он не возьмет. Обменять может, на то здесь и базар. Он стал предлагать Гансу наполненный самосадом кисет, отороченный лисой вельветовый малахай, новый ременной кнут. Ганс отказывался от совершенно не нужных ему вещей. Да и казах ни в какую не хотел брать задаром такую диковину. А со стороны казалось, что они не могут сойтись в цене.

— А вот шкура, хороший бычий шкура, сапсем сырой. Можна подметки делат, можна бешбармак варит, — призывал покупателей широкоскулый одноглазый Базарбай. Одной рукой он теребил край шкуры, а другой, спрятанной в рукав, то и дело вытирал слезящуюся пустую глазницу.

Рядом развеселый Жултайка Хватков в неизменной штопаной-перештопаной тельняшке расхваливал рыбу на манер Базарбая:

— Продается свежий рыпка! Кому, кому свежий рыпка?! Мал-мал шевелится — два рубли, сапсем не шевелится — адин руп!

Под церковной стеной сидели два инвалида: молоденький белобрысый моряк с обожженным лицом, с повязкой на глазах, и усатый пожилой солдат с деревяшкой вместо ноги и рукой-протезом. Моряка звали Сергеем, солдата — Амантаем. Встретились они в тыловом госпитале под Курганом, и вот теперь вместе путь держали в родную деревню Гренадеры, что километрах в двенадцати от Нечаевки.

Сережа играл на трофейном перламутровом аккордеоне, который ему подарили еще в Ленинграде ребята с торпедного катера, его, Сережиного, катера под номером 23. Играл Сережа и тихо пел: