Убедительно, не правда ли? А вот еще более категоричные заявления: «Те, кто распускали разные гнусные клеветы про такого неуязвимого девственника, каким был Людвиг II, были так низки, что даже не заслуживают презрения!»[124]

«Те, кто знали Людвига II в 18 лет, говорят, что это был в высшей степени чистый, целомудренный, вдохновенный юноша, горячий сердцем романтик, в котором не было ничего дурного. И этот романтизм красной нитью прошел через всю его жизнь, постепенно развиваясь»[125].

Но откуда же тогда пошли слухи о нетрадиционной сексуальной ориентации короля, которая в его время считалась одним из самых позорных пороков? И на чем они, в конце концов, основаны? Здесь мы сталкиваемся с необходимостью попытаться понять одну из многих психологических граней такой сложной и противоречивой личности, какой был Людвиг II. Причем понять с позиций человека XIX века, да еще и живущего по возвышенным идеалам романтизированного Средневековья. Нам, людям XXI века, это сделать будет очень сложно, если не вообще невозможно! Уже одно то, что Людвиг II отличался строгой набожностью, которая просто не позволила бы ему пуститься на скользкий путь порока и разврата, для нас, живущих в эпоху сексуальной революции, воинствующего атеизма и полного морального разложения, является непостижимым. Мы привыкли судить по себе, и Людвиг II с его идеалами для нас, без преувеличения, — человек с другой планеты. Он даже для своего времени уже «выбивался» из общих правил. Поэтому не приходится удивляться тому, что, когда новоявленного Дон Кихота не удалось «причесать» под всеобщий стандарт, он был объявлен сумасшедшим, а для достижения большего эффекта ему были приписаны еще и всевозможные пороки. Если не пытаться вникнуть в суть, а смотреть поверхностно, то почва для этого была исключительно благодатной.

Об эпистолярном стиле короля, во многом явившемся причиной грязных сплетен, мы уже говорили, не будем повторяться. Напомним лишь, что злословия именно по этому поводу начались только в XX веке — при жизни короля такой стиль переписки никого не удивлял. Гораздо большую пищу для слухов порождало другое: король постоянно приближал к себе различных актеров и деятелей искусств и давал им приют у себя во дворцах. И при этом избегал общества женщин! Современники вполне могли задаться вопросом: чем «эти актеришки» вообще занимаются там под покровом ночи — ведь в комнатах короля до рассвета горит свет?.. Слухов и сплетен было более чем достаточно. А что же происходило на деле?

Говоря о тонком художественном вкусе, следует помнить, что Людвиг II, пожалуй, как никто из своего окружения, был способен оценить настоящий большой талант, особенно в сфере любимого им сценического искусства. Отношение короля к Вагнеру мы уже подробно рассмотрели в предыдущей главе. Что же касается вообще приближения ко двору одаренных драматических актеров (такое поведение Людвига почти всегда не объяснялось ничем иным, кроме как гомосексуальными связями с этими самыми актерами), в частности Йозефа Кайнца, о котором мы еще будем в свое время говорить подробно, то это было не более чем желанием постоянно иметь при себе источник эстетического наслаждения. Сродни тому, как мы теперь покупаем диски с фильмами или музыкой, чтобы в любой момент нажать на кнопку и, не выходя из дому, получить удовольствие от любимого произведения. Такое предположение получает подтверждение и в воспоминаниях современников. «Любя пение и декламацию, Людвиг часто приглашал артистов и артисток (здесь и далее курсив мой. — М. З.) во дворец ночью, что всегда очень щедро оплачивалось. Но и здесь король не показывался лично: он слушал из соседней залы, из-за густой зелени, и даже свою благодарность и одобрение передавал письменно или через секретаря. Но бывали случаи, когда увлечение игрой артиста переходило в личное знакомство с ним. Это случалось тогда, когда своей внешностью, манерами и голосом артист совершенно сливался со своей ролью»[126].

Людвиг II, будучи мечтательной и экзальтированной натурой (этого никто не собирается отрицать), вживался в атмосферу сценического произведения, и его фантазии нуждались в энергетической подпитке извне. Приглашая актеров ко двору, Людвиг, с определенного времени ведший ночной образ жизни, часто поднимал их среди ночи и просил прочитать какой-нибудь монолог или сцену, что они и выполняли. Людвиг действовал точно «по Станиславскому» — он любил не самих актеров, а их искусство. Их личность для короля не существовала, что не мешало ему награждать их дорогими подарками. «Я знаю артистку Маллингер, — однажды ответил Людвиг на вопрос о знакомстве с упомянутой актрисой. — Mademoiselle Маллингер мне не знакома!» Запомним это, так как, разбирая пресловутые отношения Людвига с Кайнцем, мы воочию увидим, что как раз они-то и являются в первую очередь прямым доказательством правоты нашего утверждения.

Что же касается отношений с женщинами и возвращаясь к несостоявшейся свадьбе, нельзя забывать о том, насколько Людвиг II дорожил своей внутренней свободой, ведь свободы внешней он, как король, глава государства, был лишен. Лишь оставаясь в одиночестве, Людвиг мог позволить себе быть самим собой. Женившись, он терял право на одиночество. Поэтому он искал — действительно искал! — женщину, которая бы не разрушила его внутренний мир, а гармонично дополнила бы его. Такую женщину Людвиг нашел лишь в лице Елизаветы Австрийской. Но брак между ними был невозможен. Хотя, скорее всего, именно вследствие этого их отношения и сохранили свою свежесть. Кроме того, как мы уже отмечали, чувства Людвига к Елизавете и Елизаветы к Людвигу вообще нельзя назвать любовью в эротикофизиологическом понимании этого слова. Это была дружба — искренняя, чистейшая, высокая. Тот, кто не верит в возможность дружбы между мужчиной и женщиной, пусть обратится к примеру Людвига II и Елизаветы Австрийской! Людвиг стал искать себе спутницу жизни, максимально похожую на Елизавету; причем в приоритете была именно не жена, а друг. Он честно пытался найти в Софии замену ее сестре. И конечно, потерпел неудачу: для такого максималиста, каким был Людвиг II, одно малейшее несоответствие идеальному образу — а в Софии, далеко не являвшейся «клонированной копией» своей сестры, таких несоответствий было гораздо больше — разрушало возможность дальнейших отношений. «Воспитанный при очень католическом (так в тексте. — М.З.) мюнхенском дворе, в самой строгой дисциплине мысли, слова и нравов… схожий с теми героями Вагнера, с которыми он любил себя сравнивать, он был человеком, которому женщина внушала что-то вроде привлекательного ужаса. Как Зигфрид, преодолев все опасности, содрогнулся, открыв Валькирию-Брюнгильду, — точно так Людвиг II трепетал перед мыслью о любви к женщине. Он останавливался на краю бездны, полной для него опасности и тайны: перед сердцем женщины. Никогда не зная разврата, оставляющего неизгладимое пятно, слишком уважая себя, чтобы растрачивать свой идеал на мелкие интрижки, Людвиг II при своей красоте, молодости, положении, способных очаровывать самые возвышенные, не сдававшиеся другим, сердца, остался лучезарно-чистым и одиноким на своем троне. И это поражает даже еще более, чем его артистические вкусы и романтические замки. Такое глубокое чувство собственного достоинства представляет чудо в короле, поставленном среди всевозможных, самых опасных, предоставленных на его волю искушений. Он должен был бороться, чтобы завоевать уединение, тогда как другие люди борются, чтобы войти в самую середину искушений. Он должен был защищать себя против любовных натисков, которым всякий другой охотно бы уступил»[127]. Лучше и точнее не скажешь!