Троцкий, в отличие от Бухарина и своего друга Сосновского, питавшего к Есенину зоологическую ненависть, — более страшная и хитрая бестия (недаром Ленин, сам политик коварный, называл Троцкого «Иудушкой», говорил о его «иезуитстве» и «утонченном вероломстве»). Внешне Троцкий выступал чуть ли не радетелем Есенина. После возвращения поэта из-за границы даже хотел его «приручить», предлагая ему возглавить новый литературный журнал. Тогда они не смогли договориться. Поэт тоже был не лыком шит, иногда публично говорил о своей лояльности к всесильному «вождю революции». На самом деле все было намного острее и сложнее.

Исследователи убедительно доказали, что прототипом интербродяги Чекистова в есенинской поэме «Страна негодяев» (убийственный заголовок!) послужил Троцкий, как и литературный персонаж, одно время живший в городе Веймаре.

Не исключено, что до Троцкого могла дойти фраза Есенина, сказанная в Берлине писателю-эмигранту Роману Гулю: «Не поеду в Россию, пока ею правит Троцкий-Бронштейн. Он не должен править».

Поводом для арестов поэта не раз служили доносы псевдотоварищей:

1920-й, сентябрь, — А. Рекстень, Шейкман;

1923-й, сентябрь, — М. Роткин (Родкин);

1924-й, январь, — В. Эрлих;

1924-й, февраль, — С. Майзель, М. Крымский;

1924-й, март, — братья Нейман.

И так далее.

Поэт осуждал культ генералов от искусства, порождавший идеологический таран, примитивизм и самодеятельность. «Уже давно стало непреложным фактом, — писал он, — как бы ни хвалил и ни рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена…» («Россияне», 1923).

Так и случилось.

Есенин органически не умел лгать, не скрываясь, прямо говорил: «… мы в русской литературе не хозяева…» (из письменного показания поэта в милицию от 21 ноября 1923 г.). И опять оставался прав — отрицать им сказанное могли только невежды и фарисеи. В этом отношении у поэта есть авторитетнейшие предшественники, отмечавшие создавшуюся нездоровую и одностороннюю раскладку сил в русской литературе. Даже Максим Горький, «буревестник», «основоположник», «великий пролетарский писатель», в своей брошюре «О русском крестьянстве» (Берлин, 1922 год) с грустью говорил: «…все мы, писатели русские, работаем не у себя, а в чужих людях, послушники чужих монастырей…».

Так что Есенин не хотел быть пасынком на своей родной земле, с болью осознавал себя «чужестранцем». Его подруга Галина Бениславская записала сказанную им фразу: «Поймите, в моем доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, а мне не открывают».

Как непохожи эти выстраданные слова на убеждение Вольфа Эрлиха: «Мой дом — весь мир, // Отец мой — Ленин…» (из сборника «Необычайные свидания друзей». Л., 1937). Несомненно, глобалист, гражданин мира Эрлих был Троцкому ближе, чем земной Есенин.

Все вышесказанное приближает нас к выводу: стремление Луначарского предотвратить судебный процесс над поэтом перечеркнул Троцкий.

«Допустим, гипотеза верна, — возразят наши оппоненты, — но при чем тут убийство? Ведь нет никаких доказательств причастности Троцкого к трагедии в "Англетере"». И будут не одиноки. Огорчим возражателей — доказательства есть, мы их специально приберегли, чтобы комплексно, разом выставить улики против главного вдохновителя бандитской расправы над поэтом. Но возбудить уголовное дело — в самый раз!

Теперь обратим внимание: 19 января 1926 года в своей статье о Есенине Троцкий пишет: «Больше не могу, — сказал 27 декабря побежденный жизнью поэт, — сказал без вызова и упрека…». И далее: «Только теперь, после 27 декабря, можем мы все, мало знавшие или совсем не знавшие поэта, до конца оценить…» — «…каждая почти строка написана кровью пораненных жил», «сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя!».

Никогда автор этих крокодиловых слез не писал прежде о Есенине в таком возвышенно-сентиментальном стиле.

Однако вернемся, по крайней мере, к ошибочной дате Троцкого — «27 декабря», как он фиксирует время смерти «такого прекрасного поэта». Что за абсурд? Его верный холуй, журналист Георгий Устинов, якобы трогательно опекавший Есенина в «Англетере», пишет (существуют газетные и иные варианты редакций его лжевоспоминаний): «Умер он в пять часов утра 28 декабря 1925 года».

Троцкий не ошибся по сути. Повторимся: именно 27 декабря, поздним вечером, в воскресенье, коменданта «Англетера» В. М. Назарова, по воспоминаниям его вдовы, срочно вызвали на службу, где он находился вплоть до следующего дня.

Весьма возможно, прочитав в «Правде» статью Троцкого о Есенине, облегченно вздохнул участковый надзиратель 2-го отделения ЛЕМ Н. М. Горбов. Он, как ниже будет засвидетельствовано, поклонялся Троцкому и находился в зависимости от его ленинградских единомышленников. На следующий же день после появления фарисейского монолога Троцкого в «Правде», 20 января 1926 года, заведующий столом дознания И. В. Вергей (2-е отделение милиции) закрыл так и не начавшееся следственное «Дело Есенина».

Возник следующий документ, точнее, резолютивная часть заключения (впервые опубликовано Э. Хлысталовым):

«…На основании изложенного, не усматривая в причинах смерти гр. Есенина состава преступления, полагал бы:

Материал дознания в порядке п. 5 ст. 4 УПК направить народному следователю 2-го отделения гор. Ленинграда — на прекращение за отсутствием состава преступления.

Завстолом дознания Вергей [подпись-автограф]

Согласен: нач. 2-го отд. ЛГМ [Хохлов]».

Как известно, творчество С. А. Есенина пришлось на трагический период в истории России: империалистическая война, затем Февральская революция и Октябрьский переворот, неслыханная по жестокости Гражданская война и страшный голод, красный террор и полная хозяйственная разруха, разграбление музеев, частных коллекций, церквей, библиотек, архивов и вывоз за границу национальных ценностей.

До поэзии ли было несчастному, истерзанному народу? Это с одной стороны, а с другой — чтобы напечатать стихи, нужно было получить две визы — в Госиздате и в военной цензуре, а точнее — в ГПУ на Лубянке. Угоднических стихов в честь пролетарских вождей Есенин не писал, поэтому его и не печатали. А жить на что-то было нужно. Есенину приходилось идти на самые разные ухищрения, чтобы выпустить книжку стихов. К примеру, по просьбе Есенина рабочие типографии ставили другой город издания.

Это не позволяло властям проверить, где книга напечатана, и «принять меры» к тем издателям, что избегают цензуры.

Поэт не из кремлевских кабинетов видел результаты Октябрьского переворота.

Обладая обостренным чувством справедливости, разве мог он внутренне соглашаться с уничтожением русской интеллигенции, в том числе его близких друзей — литераторов, художников, музыкантов, артистов?

Неужели он был настолько наивен, чтобы поверить в необходимость ежедневных расстрелов людей в большем количестве, чем за все годы царствования Николая II? Неужели одобрял зверскую расправу над всеми членами царской фамилии и ни в чем не повинными юными дочерями царя, с которыми имел трогательную дружбу в 1916 году? Нет, не настолько он был прост, чтобы не разобраться, куда ведут народ люди, прожившие на чужие деньги за границей больше десяти лет и не знающие чаяний простых людей. Иногда поэт срывался: