титаническим усилием воли заставляю себя перевести взгляд, чтобы сосредоточиться на разговоре.

— Помнишь, в чём суть гамбита? — учительским тоном спрашивает Аддамс, перемещая чёрную пешку в центр поля. — Чтобы разыграть выгодную партию, нужно чем-то пожертвовать. Но жертва в любом случае будет оправдана. Даже если бы меня убили, ничего катастрофического не случилось бы. Отец в любом случае сохранил бы выгодные стратегические позиции.

— Но он потерял бы дочь, — резонно возражаю я, абсолютно не понимая, как она может так равнодушно рассуждать о собственной смерти.

— Сопутствующие потери. Гибель одной пешки мало влияет на исход партии… — изящные пальчики продолжают двигать маленькую чёрную фигурку к противоположному краю поля. — Но вот в чём фишка. Когда пешка доходит до конца поля, она становится ферзём.

И в подтверждение своих слов Аддамс заменяет одну шахматную фигурку другой — самой сильной и самой опасной на чёрно-белом клеточном поле.

Я не нахожу, что ответить, молча глядя на чёрного ферзя и испытывая странное восхищение вперемешку с ужасом.

Черт. Трижды черт.

Сто сорок восемь раз черт.

Она гениальна в той же степени, в которой безумна — недаром говорят, что это две крайности одной и той же сущности.

— И отныне никто не сможет усомниться, что я по праву занимаю место босса, — заключает Уэнсдэй, победно вскинув голову и прожигая меня насквозь своими невозможными угольными глазами. — Я же предупреждала тебя, что выигрываю абсолютно всегда. Прямо в эту минуту твой отец подписывает документы о передаче всей вашей бизнес-империи в моё единоличное владение. А взамен я дам ему свободу и двадцать четыре часа, чтобы навсегда убраться из моего города.

Но что-то не так.

В моей голове что-то не складывается.

Словно в идеальном пазле для полноты картины не хватает одной крохотной детали.

Осознание приходит спустя несколько секунд — будто в мозгу загорается яркая лампочка.

— Чтобы украсть бумаги, ты должна была попасть в наш дом… — медленно произношу я, тщательно взвешивая каждое слово. — Но откуда ты знала, что отец пойдёт на похищение? Ты никак не могла этого предвидеть. Если только среди наших людей нет предателя…

— Ты умнее, чем кажешься, Торп, — кроваво-алых губ касается мимолетная тень улыбки. — Но предателя нет. И ты абсолютно прав, я действительно не могла этого предвидеть. Если бы не подстроила своё похищение самостоятельно.

Я окончательно теряю дар речи.

Замираю как неподвижный истукан с бестолково приоткрытым ртом.

И пока я безуспешно пытаюсь прийти в себя, чтобы спросить, как именно безумной стерве удалось провернуть… такое, дверь кабинета беззвучно распахивается.

— Уэнсдэй, Торп всё подписал, осталась только твоя подпись, — на пороге стоит человек, которого я меньше всего ожидал здесь увидеть.

В комнату входит моя несостоявшаяся невеста.

Вальяжно покачивая бёдрами и ни разу не взглянув в мою сторону, Бьянка подходит к столу и кладёт прямо перед Аддамс увесистую чёрную папку. Не в силах выдавить ни слова, я молча наблюдаю за сюрреалистичной картиной — как две женщины, с которыми я безуспешно пытался построить серьёзные отношения, непринуждённо общаются между собой.

Так, словно они знакомы давным-давно.

И даже… дружат?

Проклятье. Это немыслимо.

Невозможно. Невероятно.

Кажется, я свихнулся.

Или умер и попал в Ад.

Уэнсдэй оставляет несколько подписей под документами, официально подтверждающими практически рейдерский захват всей отцовской империи. Бьянка забирает папку, одёргивает облегающее красное платье — и быстро удаляется за дверь, не удостоив меня даже мимолётным взглядом.

— Люди придают огромное значение кровной мести, — философски изрекает Аддамс, проводив Барклай долгим внимательным взглядом. — Но самая страшная месть — это вовсе не вендетта. Отвергнутая женщина подчас оказывается куда опаснее.

— Отец знает про её чары сирены, — возражаю я скорее по инерции, уже заранее понимая, что Уэнсдэй разнесёт любые аргументы в пух и прах. — Он бы никогда не подпустил Бьянку к себе.

— Видишь ли, твой отец нанёс оскорбление не только ей, но и всей её семье, — с готовностью отзывается Аддамс, медленно накручивая на палец прядь смоляных локонов. — Он ведь счёл ниже своего достоинства знакомиться с родителями Бьянки. Стратегическая ошибка. Если бы он знал, как выглядит Габриэль Барклай, она бы не смогла получить работу в одной из его фирм. И не смогла бы воздействовать на него при помощи чар сирены.

Она выдерживает театральную паузу, милостиво позволяя мне переварить полученную информацию — а потом снова начинает говорить, загибая пальцы один за одним.

— Подтолкнуть к идее с похищением. Заставить назначить тебя надсмотрщиком. И приказать не вмешиваться в происходящее между нами.

— Эй, Аддамс… Ты знаешь наизусть всю биографию моей семьи или только половину? — я тщетно пытаюсь придать голосу саркастичную интонацию, но выходит совсем уныло.

— Всю, — дерзко парирует Уэнсдэй. Она мастерски сохраняет бесстрастное выражение лица, даже бровью не ведёт. — В том числе и день рождения твоей матери. Все значимые даты я выучила первыми.

— Ты больная на всю голову, — мне страшно вообразить масштабы её одержимости идеей разрушения нашего клана. Взгляд невольно падает на её перебинтованную левую руку, и очередная догадка вспыхивает в голове будто гром среди ясного неба. — Охранник ведь тебя не трогал, да?

— Знаешь, что было труднее всего? — угольные глаза сверкают лихорадочным блеском, словно рассказ о собственной безумной гениальности доставляет ей не меньше удовольствия, чем наш недавний секс. Аддамс слегка подаётся вперёд и понижает голос до заговорщического шепота. — Вывихнуть самой себе запястье. Оказывается, это довольно сложно сделать голыми руками. Но я всегда добиваюсь поставленных целей.

— Господи… — я провожу ладонью по лицу, безуспешно стараясь стереть абсолютно потерянное выражение.

Я чувствую… Я совершенно ничего не чувствую.

Сознанием овладевает странная опустошенность от неутешительного осознания, что я пытался играть роль благородного рыцаря, спасающего прекрасную принцессу от дракона — но смертоносным чудовищем всё это время была она сама. Жестокая реальность бьёт по затылку тяжеловесной кувалдой, одним ударом вышибая весь воздух из лёгких.

А потом меня внезапно разбирает смех.

Смеюсь долго и громко, спрятав лицо в дрожащих ладонях — черт, это явно что-то истерическое. Мне точно понадобится психотерапевт. Но остановиться не могу.

Меня безумно веселит мысль, что Уэнсдэй обыграла не только меня, но и отца — со всей его гребаной рассудительностью и привычкой всё просчитывать на несколько ходов вперёд.

Обвела нас всех вокруг изящного пальчика с блестящим чёрным маникюром, словно глупых маленьких детей.

— Ты закончил? — холодно осведомляется Аддамс, с пренебрежением наблюдая за моей чрезмерно бурной реакцией.

— Клянусь Богом, ты поехавшая… — от неконтролируемых приступов смеха у меня сводит живот, а на глазах выступают слёзы. Пожалуй, стоит оплатить сразу полный курс у лучшего мозгоправа. — Одного не пойму, Аддамс…