Если бы в натуре Грубина не было сильной первобытной примеси, он никогда не стал бы олигархом. И кроме того, лишился бы значительной доли своей привлекательности для женщин. Потому что сила, энергия, неудержимый напор и яркие, открыто выражаемые эмоции значат много, очень много.

Если бы Грубин не был в то же время образованным человеком и джентльменом, он, скорее всего, никогда не стал бы олигархом. И кроме того, лишился бы значительной доли своей привлекательности для женщин. Потому что сила, энергия, неудержимый напор и яркие, открыто выражаемые эмоции далеко не всегда являются определяющими.

К счастью, он обладал и тем и этим. А находясь в состоянии внутренней гармонии, был способен решать задачи значительно более сложные, чем та, которую предстояло решить сейчас.

Ему под руки попалось шило, и он попробовал открыть им замок наручников – так, что называется, для очистки совести. Замок, естественно, не поддался.

Затем под руки попался напильник, но Грубин даже не стал пробовать распиливать им легированную сталь. Было совершенно очевидно, что напильник сдастся первым.

Напильник пригодился для другого. Александр, как мог, закрепил его в тисках на рабочем столе и с его помощью в считанные минуты очистил внешнюю поверхность наручников от омерзительной розовой мишуры. Это ни на шаг не приблизило его к решению главной задачи, но принесло глубокое моральное удовлетворение.

* * *

Взяв ящик с инструментами, он поднялся в дом. В кабинете в металлическом сейфе у него хранились охотничье ружье и патроны.

Сейф запирался на обычный четырехзначный кодовый замок. Грубин, как и все люди, не любившие перегружать мозги всякой ерундой, использовал в качестве кода свой год рождения. Тамара, в принципе, могла бы стащить и ружье, но Александр надеялся, что она про него не вспомнит.

Ружье было на месте.

Грубин задумчиво провел ладонью по резному ореховому ложу. Пуля 12-го калибра, выпущенная в упор, разнесла бы замок наручников в клочья. Но зарядить ружье и затем выстрелить из него в нужную точку, находясь в наручниках, было так же невозможно, как вскрыть запертый ящик ломом, находящимся внутри этого ящика.

Ну и ладно. Оставим это. Пока. Разберемся с запертыми окнами и дверьми.

Александр вытащил из верхнего ящика стола схему электронного управления и защиты дома и погрузился в ее изучение.

* * *

Он не был силен в электронной, видео– и радиотехнике, и оттого, по мере изучения схемы, у него возникали все новые и новые оригинальные идеи. Масса свежих и оригинальных идей.

К сожалению, все они неизбежно привели бы к полному разрушению системы. А этого Грубину не хотелось. В свое время он вложил в нее очень много денег, пригласил ведущих в этой области специалистов. Когда система была установлена и отлажена, он обрадовался, как ребенок, тому, что ему не надо, как другим олигархам, отгораживаться от мира трехметровым забором с колючей проволокой и украшать окна лучшими образцами решеточного литья. Не говоря уже про охрану с волкодавами.

Александр не любил волкодавов. Он давно хотел завести кота со своей исторической родины – сибирского, пушистого, дымчато-серого, с наглыми зелеными глазами. Но сначала Тамара была категорически против, а потом, когда они разошлись, Грубин стал гораздо меньше времени проводить дома и решил, что кот будет скучать в одиночестве.

«Интересно, а Алена любит кошек?» – Лицо Александра, склонившегося над схемой, приобрело мечтательное выражение.

Если он в ней не ошибся, она должна любить то же, что и он. И это касается не только котов.

* * *

Грубин представил себе свое возвращение с работы лет эдак через пять тихим, не очень поздним зимним вечером где-нибудь в конце декабря.

…Окна дома тепло светятся желтым и оранжевым. Снег под окнами темно-синий, сумеречный, и падающий из окон свет рисует на снегу ярко-зеленые контуры – оптический эффект, неизменно приводивший в восторг маленького Сашу Грубина. Большого, впрочем, тоже.

Грубин ставит машину в гараж, берет из багажника пакеты с покупками, поднимается на крыльцо, открывает дверь.

В прихожей уже прыгают в нетерпении двое старших сыновей, трех и четырех лет, светловолосые и сероглазые, похожие друг на друга как две капли воды.

– Папа, папа приехал! – верещат они. И немедленно карабкаются на него, как обезьяны на пальму, не дожидаясь, пока он снимет холодную куртку.

Когда Алена видит это, она ворчит на Грубина, а детям велит отойти, чтобы не простудились. Дети закаленные и никогда не простужаются, но она все равно ворчит. Ну и пусть. Он не имеет ничего против ее ворчания.

Но сегодня Алены в прихожей нет. Судя по запахам и звукам, доносящимся из кухни, она находится там. Грубин вытягивает шею, принюхиваясь, и дети, копируя отца, делают то же самое.

Ага… Украинский борщ, домашние сибирские пельмени, которые они в выходные лепили вместе, и пирог с брусникой.

Грубин сваливает все пакеты в углу (ничего с ними не сделается, пусть пока так полежат) и берет с собой лишь один сверток с чем-то нежным и хрупким, помещенным в специальную термоизоляционную упаковку и закутанным во множество слоев плотной бумаги.

По дороге он заглядывает в гостиную. Дети, разумеется, едут на нем.

В гостиной перед безопасным электрическим камином под присмотром кота ползает по мягкому ковру его младший. Ему всего год, и он еще ничего не говорит. Только гукает, улыбается и таскает кота за хвост. У него мамины темные волосы, голубые глаза и нежная, белая, почти прозрачная кожа.

Грубин осторожно помещает сверток на каминную полку. Потом сваливает на ковер свою живую ношу. Под поднявшийся визг и восторженные вопли освобождает из цепких маленьких ручонок бесконечно терпеливого кота. Берет на руки своего младшего и с ним идет на кухню к Алене.

– Этому сладкого не давать, – нарочито строгим голосом говорит он жене, – он опять удлинял Василию хвост.

– Да он и не будет, – смеется Алена, подставляя мужу румяную, разогревшуюся от плиты щеку, – он не любит бруснику.

Смех ее, как серебряный колокольчик. От этого смеха на душе становится необыкновенно хорошо. Поцеловав Алену в щеку, он ищет и ее губы, но тут в кухню влетают старшие, и Алена гонит мужа мыть руки и поскорее садиться за стол.

За ужином он рассказывает ей, как прошел день. И она слушает его, то смеясь, то хмурясь, то широко раскрывая темно-голубые, цвета летнего вечера, глаза. Ей интересно все, о чем он говорит. Она чувствует его настроение. Она понимает его с полуслова.

Дети глотают пельмени молча, сосредоточенно (аппетит у всех троих отменный) и быстро – им тоже есть, о чем рассказать отцу. Их день, как всегда, был ярок, неповторим и полон самых удивительных событий.

О том же, что делала сегодня Алена, она расскажет ему после, когда дети будут уложены и они останутся одни.