Разик спешился, кинул поводья Михасю и строевым шагом направился к крыльцу. Остановившись перед нижней ступенькой, он поднес ладонь к берету и отрапортовал спокойно и четко:

— Полусотник поморской дружины прибыл от большого воеводы князя Бельского к государю с сообщением чрезвычайной важности. Вот верительная грамота воеводы. — Он вынул из-за пазухи свернутую в трубку бумагу в кожаном чехле. — А само сообщение велено передать изустно.

На площади воцарилась звенящая тишина. Молчали опричники, ожидая, что скажет Малюта. Молчал и Малюта, напряженно размышляя, как поступит государь, увидев перед собой подобного посланца. Начальник тайного сыска государства Российского не был психически больным садистом. Просто по повелению своего господина, царя Ивана Грозного, он работал кровавым палачом. Малюта искренне, всей душой и всем сердцем любил и почитал царя и порученные обязанности исполнял усердно. Он казнил и пытал на совесть, безо всякой халтуры, исконно распространенной на Руси, где народ чаще всего трудился не на себя, а на барина, причем из-под палки, а посему старался от работы отлынивать и делать ее спустя рукава.

Поскольку Малюта не был ни дураком, ни психом и имел огромный опыт в сыскном деле, он мог достаточно быстро отличить истинно преданного государю и Руси человека от тайного врага. Конечно, по указке царя он, не задумываясь, объявлял врагом, терзал и убивал любого честного, ни в чем не повинного человека, но такова была его должность, и такова была его вера в высшую справедливость царского слова. И вот сейчас ему предстояло принять решение, что делать с этими поморами и кто они на самом деле: бесстрашные герои, готовые отдать жизнь за царя и отечество, или же они явились в ставку государя с целью заманить его в ловушку. Он еще раз задумчиво взглянул на стоящего перед ним дружинника и внезапно спросил:

— Что-то мне лицо твое знакомо, молодец! Напомни-ка, где я тебя раньше встречал?

У Малюты, как у любого профессионального сыщика, была прекрасная память на лица.

Разик не замедлил с ответом:

— В Москве, в усадьбе невинно убиенного боярина Задерея, в ночь кровавого злодеяния.

Малюта кивнул, вспомнив сразу же все обстоятельства этого дела, и пристально посмотрел в глаза дружиннику. Тот ответил ему спокойным открытым взглядом. Тогда, в Москве, опричники вступили с поморской дружиной в тайное противоборство. Причем, как очень быстро выяснилось, приглашенный в стольный град хитроумными Басмановыми поморский отряд в три сотни бойцов, несмотря на свою, казалось бы, малую численность, мог бы при желании спокойно покрошить в мелкий винегрет и тысячу опричников, охранявших царя, а заодно и три тысячи московских стрельцов и стражников, составлявших столичный гарнизон. То есть, если бы поморы злоумышляли на государя, они вполне могли осуществить свое намерение еще год назад, и никто и ничто не могло бы им помешать.

— Предатели Басмановы, которые тогда всю эту кашу заварили, боярина Задерея и многих других злодейски убившие, казнены по указу государеву! — Голос Малюты звучал громко и решительно, он отвечал не только на прямой намек, заключенный в словах дружинника, но и на ропот собравшихся вокруг опричников, многие из которых ненавидели поморов лютой ненавистью. — Пойдем, молодец, доложишь государю важную весть от воеводы земского войска.

Замечательно хитроумную политику изобрел или почерпнул в греко-римских исторических трактатах Иван Васильевич: казнил время от времени самых заметных и усердных своих приспешников, чтобы потом можно было списать на них все грехи! И в более поздние времена находились у него на Руси последователи, полностью перенявшие методы своего идейного вдохновителя. Громогласное заявление Малюты недвусмысленно означало, что сейчас, когда над Русью нависла общая беда, былая вражда между опричниками и поморскими дружинниками должна быть забыта, тем более что виновные в этих старых «недоразумениях» Басмановы изобличены и строго наказаны. Но и Малюта, и его подручные, и дружинники прекрасно понимали, что это не мир, а лишь хрупкое перемирие, которое будет действовать только в период отражения ордынского набега.

Разик шагнул на ступеньку крыльца, ожидая, что Малюта или пойдет вперед, или же посторонится, чтобы дать ему дорогу. Но тот поднял руку, жестом приказав дружиннику остановиться, и произнес с нехорошей усмешкой:

— Ты никак к своему государю собираешься идти с саблей и пистолями?

— Виноват, заторопился!

Разик сделал знак ближайшему бойцу, тот спешился, подбежал к своему командиру, принял саблю, пистоли, подсумок с ручными бомбами, нож.

В сенях Малюта еще раз остановил дружинника, приказал ждать, а сам прошел в горницу, плотно прикрыв за собой дверь. В тесных сенцах на стенах висела старая упряжь, в углу стояла кадушка. Государь расположился в своем временном пристанище по-походному, не тратя времени на украшение интерьера. Разик присел на край кадушки и постарался расслабиться, сбросить напряжение последних минут. Через короткое время, показавшееся полусотнику бесконечно долгим, дверь распахнулась, и уже не Малюта, а незнакомый боярин, вероятно царский постельничий, в полном вооружении, латах и шишаке, велел дружиннику предстать пред светлые очи государя всея Руси. В этих надетых на боярина доспехах, уместных на ратном поле, но сейчас совершенно излишних, была, как и во всей окружающей обстановке, некая нарочитость.

Разик вошел, четко печатая шаг, вытянулся, поднес ладонь к берету и, глядя прямо перед собой, в полумрак горницы с затворенными ставнями, отрапортовал громко и звонко:

— Полусотник поморской боярина Ропши дружины прибыл к государю со срочным донесением большого воеводы земского войска!

Разик ранее никогда не видел царя и не сразу смог опознать его среди четырех человек, сидевших на простых лавках вдоль печи в полутемном помещении. Иван Васильевич, как и все, был в доспехах, но вместо шлема на голове его была простая черная мягкая шапочка наподобие монашеской скуфейки. Дружинник нисколько не удивился, что в показушной скромной обстановке походного лагеря вокруг царя не было боярской свиты, рынд и прочих придворных атрибутов.

Царь, предупрежденный Малютой, также не удивился ни иноземному облику Разика, ни странной форме воинского приветствия вместо обычного поклона. Боярин Ропша имел прочную репутацию слегка тронувшегося умом безобидного чудака, и люди его, призванные царским указом в прошлом году в столицу для борьбы с разбойниками, переусердствовали там не со зла, а по простоте душевной. Так, во всяком случае, опасаясь царского гнева, уверяли царя и Малюта, и покойные Басмановы, когда были в фаворе. Ведь если бы государь узнал, что его приближенные умудрились ввести в стольный град мощную боевую единицу, над которой утратили контроль, то им самим было бы несдобровать.

— Подойди ближе, дружинник! — тихим печальным голосом молвил Иван Васильевич.

В промежутках между душевными припадками, в которых он проявлял невиданную жестокость и творил прочие безумства, царь обретал здравый смысл, вполне достойный руководителя крупнейшего государства. Обладая природной проницательностью и большим опытом, подкрепленным редкой по тем временам образованностью и начитанностью в области богословия и философии, грозный царь без труда отличал реальных врагов от придуманных им самим. Иван Васильевич с раннего детства люто ненавидел бояр, многократно посягавших на его жизнь и царский венец, но вполне благоволил к простому народу. Он не то чтобы любил простых русских людей, представлявшихся ему с высоты дворцовой башни или из окна кареты сплошной серой массой, но, во всяком случае, ничего против них не имел и даже полагал полезными, вроде домашних животных. Во время праздников царь с удовольствием швырял горстями в толпу мелкие монеты, часто устраивал для народа бесплатные развлечения в виде публичных пыток и казней. То, что на эти «развлечения» людей сгоняли силком, государя, естественно, нисколько не трогало. Грозный царь иногда мог и услышать голос этого самого народа. Разоряя и сжигая Новгород, убивая его граждан тысячами, Иван Васильевич отверг все мольбы и просьбы о пощаде высшего духовенства, бояр и купечества, но прислушался к увещеваниям юродивого мужика, прослезился и простил немногих оставшихся в живых, увел прочь свое опричное войско, милостиво позволил вновь отстроить дочиста ограбленный город.