Эми не стала звонить маме.

Но она перепугалась не на шутку. Эми заставила себя пойти наверх, заглянуть под кровати, открыть шкафы. Вешалки в шкафу у матери закачались, зловеще позвякивая, когда она открыла дверцу. О, как же она испугалась. Жуткий, тихий, темный дом. Эми сбежала вниз и даже проверила кухонные шкафы, открыла дверь холодильника. Она боялась посмотреть в окно, на дорожку к дому или на крыльцо, а вдруг там кто-то есть?

Она безумно боялась, что кто-то может подглядывать в окно, пытаясь рассмотреть среди теней в доме, где прячется Эми.

С тихим плачем она проползла в стенной шкаф в передней, села на сапоги за зимним подбитым ватой маминым пальто. Она думала о Деби Дорн, каждая мелочь, которую она слышала или читала, вспомнилась ей. Малышка, двенадцатилетняя Деби, одетая в свитер и гольфы с люрексом, ждет, когда мама вернется домой. Она исчезла между двумя и пятью часами, не дождавшись маму.

Эми была слишком испугана даже для того, чтобы прятаться в шкафу. Спотыкаясь о сапоги, она выползла наружу, глаза ее шарили по прихожей. Снова она обошла весь дом, проверяя все и везде, а потом села за кухонный стол и стала ждать. Она не знала, чего ждет — похитителя или мать, того, кто явится первым. Или, может, надо бежать из дому. Может, безопасней, думала она, если вообще куда-нибудь уйти. Но голая тропинка, пустое пространство Двадцать второго шоссе… Она сидела, оставляя влажные следы ладоней на столе.

И тогда снова зазвонил телефон.

Эми смотрела туда, где он стоял на кухонном столе, черная змея снова, шипя, поднимала голову. Эми заплакала и взяла трубку.

— Знаешь что? — сказала Стейси воодушевленно, жуя жвачку и выдувая пузырь. — Я уже на седьмом месяце! Ты можешь поверить, что я беременна?

Родители Стейси пришли в школу без нее и провели все утро в беседах с директором, замдиректора, с завучем и с каждым учителем отдельно. Ситуация обещала разрешиться как нельзя лучше. Эми, уже предупрежденная звонком Стейси, заметила супругов Берроуз в учительской, когда шла в библиотеку, и была удивлена веселой улыбкой на лице миссис Берроуз и воодушевленными кивками взрослых, словно у них был повод для праздника.

Позднее, глядя в окно на уроке английского, она увидела, как супруги покидают школу. Сухопарая миссис Берроуз все еще улыбалась и кивала мужу, когда они шли по парковочной площадке, мистер Берроуз ссутулился, пропуская жену в машину, слегка коснувшись ее спины («Родители были так добры ко мне, — сказала Стейси по телефону, — боже, как они добры»).

Старенькая миссис Вилрайт с румянцем на морщинистых щеках писала на доске: «Вордсворт — красота природы», а Эми наблюдала, как оса ползает по залитому солнцем наружному подоконнику. Вдруг оса стрелой влетела в класс и, воспарив, звучно ударилась о потолок, а потом, медленно кружа, нашла окно и улетела.

— Разве это не прекрасно, — сказала миссис Вилрайт (никто не слушал, это был последний урок перед обедом, и класс на последнем этаже был раскален), — вообразить нарциссы, устало склоняющие головки на камни?

Эми взглянула на нее и отвернулась. Две мысли появились одновременно. Она никогда не станет учителем, как бы мать ни хотела. И после школы она пойдет к мистеру Робертсону и будет умолять его снова стать ей другом, потому что сегодня утром на занятиях он опять не обращал на нее внимания. Она впала в панику, и самое обычное стало казаться невероятным: миссис Вилрайт — ожившим трупом, а одноклассницы (Мэрианн Бамбл написала на соседней парте одними заглавными: «ВОРДСВОРТ ТРАХАЛ СВОЮ СЕСТРУ») — скопищем всевозможных существ. Эми охватил ужас.

Но в Ширли-Фоллс были и счастливые люди. Учительница испанского, мисс Ланьер, например, этажом ниже в учительской широко улыбалась, наливая себе чашку кофе. Или директор Ленни Мандель, который пригласил ее на ужин к своей матери.

— Вы такие прекрасные женщины, — сказал он. — Уверен, вы подружитесь.

А жена Эйвери Кларка Эмма получила этим утром счастливое известие, что их старшенький принят в Гарвард. Она уже позвонила всем и лежала на кровати, раскинув руки и шевеля пальцами ног в колготках. Миссис Эррин, жена дантиста, была счастлива, потому что купила туфли на распродаже и потому что ее муж после встречи со своим бухгалтером тоже был счастлив.

Так что по всему городу в наличии были самые разные варианты счастья, большого и маленького, включая добросердечный смех Дотти Браун и Толстухи Бев, которым они обменивались, сидя в конторе (по поводу свекрови Дотти Браун), — смех женщин, знающих друг друга много лет, понимающих друг друга с полуслова, с полувзгляда. Они обе, отсмеявшись вдоволь и все еще хихикая с искорками в глазах, чувствовали неостывающее тепло человеческой дружбы, уверенность, что каждая из них не одинока.

Она вошла в класс после уроков и увидела у доски Джули Легуинн.

— Эми? — сказал мистер Робертсон. — Хотите со мной поговорить?

Она не ответила, и он сказал:

— Садитесь, мы почти закончили.

Когда Джули Легуинн ушла, равнодушно взглянув на Эми, мистер Робертсон глубоко вздохнул и сел рядом с Эми.

— Ну, — сказал он, откинувшись на спинку стула и скрестив руки, — как дела, Эми Гудроу?

— Отлично.

Они сидели, не говоря ни слова и друг на друга не глядя. Громко тикали большие настенные часы. Из открытого окна донесся вздох школьного автобуса, и ветерок принес запах лилий, которые буйно расцвели у входа в школу.

Наконец мистер Робертсон сказал:

— Пошли, я отвезу тебя домой.

И когда все казалось конченным и то, что изменилось в их отношениях, должно было остаться неизменным, мистер Робертсон остановился на обочине под деревьями.

— Давай пройдемся.

Они шли по слабому воспоминанию о том, что когда-то было дорогой в лесу, глядя на следы колес грузовиков, теперь поросшие сорняками. Пока мистер Робертсон не сказал:

— Я не должен был так целовать тебя, Эми.

— Потому что вы женаты?

Они с мамой уже бывали здесь, когда Эми была маленькой, — собирали дикие травы каждую весну: печеночницу, триллиум, аризему. Однажды они нашли венерин башмачок, о котором Исабель велела никому не рассказывать, чтобы никто не рвал такие редкие цветы.

Мистер Робертсон покачал головой и поддел камешек носком ботинка.

— Нет, мы разошлись. Моя жена вернулась к родителям.

Эми провела руками по платью, она не собиралась сообщать ему, что знает о разводе.

— Нет, — мистер Робертсон зашагал снова, а она за ним, — если кто-то узнает, что мы целовались, нас не поймут.

— Но как они узнают?

Он повернулся, быстро и внимательно взглянул на нее.

— Как узнают? — спросила она снова, глядя на него сквозь завесу волос. — Я никогда никому не скажу.