Дым от прогоревшего дотла сенника ел глаза, а они копали и копали.

– Дедка, а ты меня драться научишь? – набрался смелости мальчик, когда все было кончено и в могильный холм воткнулся наспех сбитый крест. – Ну, как ты…

– Само собой, – кивнул старик. – Дедкой меня не зови больше. Называй меня учителем.

– Хорошо, учитель. А когда я смогу убивать татар, как ты?

И тут же Никита получил легкий, но обидный подзатыльник.

– Я соглашаюсь учить тебя не для того, чтобы воспитать убийцу.

– А как же… – Мальчик кивнул на тела монголов, которые они сложили в кучу около пепелища.

– Когда ты постигнешь не внешнюю сторону, а внутреннюю сущность борьбы, которую изобрели монахи земли Чинь, – вздохнул Горазд, – то будешь видеть разницу… Впрочем, все у тебя еще впереди. Учти, отрок, легко не будет.

– Я согласен, – упрямо сжал зубы Никита, а про себя подумал: «Научи вначале, а там поглядим…»

С тех пор прошло пять лет.

Горазд перестал называть ученика отроком. Начал кликать вьюношем.

Никита старательно постигал не только приемы, движения, удары, ухватки обращения с оружием, но и мудрость чиньских монахов. Слушал рассуждения и поучения старика с раскрытым ртом. Потихоньку ненависть к ордынцам стала утихать… А вот теперь всколыхнулась с новой силой.

Только как это рассказать молодому, глупому Улан-мэргену, который ничего не знает, а видит в нем только былинного богатыря, уделавшего, не снимая лаптей, двух головорезов-нукуров и одного нойонского сына? Поймет ли? Поверит?

Может, и поверит. Может, даже пожалеет. А нужна ли она, жалость этого татарчонка?

Не нужна. Уж это Никита знал наверняка.

Не нужна ему жалость татарчонка. И ничья другая тоже.

И к Ивану Московскому он едет не за жалостью, не за участием, а предложить службу – все равно ведь жить надо, а, чем гоняться просто так за врагами, лучше уж послужить родине, постоять за землю Русскую.

Вот с такими мыслями и въезжал парень в Москву.

Город почти не изменился, только крыши рубленых домов и верхушки заборов посеребрило снегом. Светлее и чище стали улицы и торговые ряды.

Купола храмов горели, будто свечи, хоть солнце пряталось за тучами.

Проезжая знакомым путем к Боровицкому холму, Никита не раз и не два ловил на себе неприязненные взгляды москвичей. Долго не мог понять – почему? Но вскоре догадался: дело в татарском куяке и сапогах, в мохнатом степном коньке и, конечно, в спутнике, который, не стесняясь, разглядывал прохожих в оба раскосых глаза.

«Вот еще незадача! Не хватало из-за него в ссору вляпаться…» – подумал парень, направляя коня к кремлевским воротам.

Дружинники, с ленцой скользящие взглядами по редким горожанам, спешащим по своим делам, заметив всадников, подтянулись и, не сговариваясь, перегородили вход. Оружие без надобности они не обнажали, но, вроде бы случайно, то и дело прикасались ладонями к рукояткам мечей.

Никита натянул поводья, остановив мышастого, и спрыгнул на землю.

Дружинники нахмурились.

Никита услышал, как позади мягко, по-кошачьему спешился Улан-мэрген. Не глядя, бросил ему поводья мышастого. И сам удивился – каким важным, боярским получился жест.

Ничего… Обещал служить, как младший брат? Вот пускай служит, а в разговор не встревает.

– Чего надобно? – хмуро бросил стоявший посередине воин. Седыми усами он слегка напомнил Любомира Ждановича.

– Поздорову вам, добрые люди, – не обращая внимания на неприязненный тон, приветливо поздоровался Никита.

– И тебе, гость незваный, не кашлять, – ответил седоусый. И повторил вопрос: – Чего надобно?

– Надобно мне к Ивану Даниловичу, князю Московскому, – улыбнулся парень.

Дружинник неторопливо оглядел его с ног до головы. Потер подбородок:

– Это по какой такой надобности?

– Поговорить надо.

– Поговорить?

Воин помоложе, года на два старше Никиты, не удержался от шуточки:

– Так вас двое! Вот и поговорите!

Седоусый обернулся, глянул на шутника так, что тот покраснел и втянул голову в плечи.

– Если от хана Тохты или его нойонов, показывай басму[74], – твердо проговорил старший.

– Я – сын… – привычно уже завел Улан-мэрген, но Никита коротко рыкнул через плечо:

– Помолчи!

Сам от себя такой прыти не ожидал.

Правая бровь седоусого поползла вверх. Похоже, он никак не мог взять в толк, с кем разговаривает? Вроде бы на вид самый простецкий парнишка, но в монгольских доспехах, с мечом при седле и двумя странного вида кинжалами за поясом. С ним вместе настоящий татарчонок – ни с кем не спутаешь. И этот ордынец в богатом чопкуте ведет себя с парнем как слуга.

– Басмы у меня нет, – сказал Никита. – И я не из Орды. Но мне очень нужно поговорить с Иваном Даниловичем.

– А больше ничего тебе не нужно? Если каждого бродягу пускать к Ивану Даниловичу… Он тут, между прочим, княжить поставлен, а не разговоры разговаривать с голодранцами.

Никите захотелось выругаться, а потом прорваться одним броском через неплотный строй дружинников. Не так уж это и сложно: седоусого толкнуть вправо, чтобы он загородил дорогу сразу троим сотоварищам, кряжистого темнобородого вояку ударить под колено – вот и брешь в обороне. А бегом его стражники не догонят – не та выучка. Но парень сцепил зубы и ответил как можно спокойно:

– Я уже был в Москве. Не так давно. Говорил с князем и с Олексой Ратшичем. Теперь мне нужно опять с ними повидаться.

– Соскучился? – брякнул весельчак.

Вот язык без костей!

На болтуна зашикали дружинники постарше. Неужто слова Никиты произвели на них впечатление?

– Мне нужно к князю, – упрямо повторил парень.

– Наша песня хороша – начинай сначала… – покачал головой седоусый. – Что еще о себе сказать можешь? Если я и пойду докладывать боярину, что мне ему сказать? Только ты не радуйся! Я сказал – «если»!

– Скажи, что я знаю, куда Емельян Олексич поехал.

– А что, он поехал куда-то? – прищурился дружинник, а остальные приняли удивленный вид. Правда не знают или притворяются?

– Поехал, поехал… И если я не упрежу князя с боярином, его в пути беда ожидать может.