Я, как ни странно, очень быстро привык к темноте полярной ночи. Она как бы соответствовала моим представлениям о романтике Арктики. В спокойные, ясные часы мной овладевало удивительное чувство восторга перед сверкающими мирами незнакомых созвездий, перед изумрудными всполохами северного сияния, перед этим призрачным видением, возникающим и исчезающим в полной тишине. Хотя порой вечный мрак нёс немало затруднений в нашу повседневную жизнь.

Так что, конечно, на практике моё отношение к полярной ночи было переменчивым. Я то восторгался иссиня-чёрным небосводом, на котором, словно бриллианты, сверкали отполированные звёзды и сплетения созвездий, названия которых напоминали о древних греческих мифах, то проклинал этот непроглядный мрак, окутывающий тебя, будто чёрное покрывало, заставляющий чертыхаться на каждом шагу, проваливаясь в невидимые ямы, затрудняющий все наружные работы.

Иногда темнота полярной ночи подавляет. Ты вдруг начинаешь ощущать какое-то непонятное напряжение. Порой приходилось себя сдерживать, чтобы не ответить резкостью на замечание, особенно если оно казалось несправедливым. Впрочем, это состояние быстро исчезало.

Для моих товарищей темнота – это лишь неизбежное приложение к нашей нелёгкой жизни. Я ни разу не слышал восторженных восклицаний в адрес полярной ночи. Не слышал и жалоб, кроме как на естественные неудобства, которые она создаёт. Причём для многих идея фикс – встреча в темноте с медведем. Правда, к счастью, все последние месяцы они на станции не появлялись.

Ещё перед первой экспедицией в Арктику я после чтения книг о полярных путешественниках не раз представлял себе полярную ночь: непроницаемый мрак, загадочное и многозначительное подмигивание незнакомых созвездий – и даже немного завидовал жителям полярных посёлков и станций. При каждом удобном случае я задавал моим собеседникам-полярникам вопрос: как переносят они полярную ночь. «Да никак», – отвечали они, к моему разочарованию. Я-то готов был услышать, как тяжело жить длительное время во мраке полярной ночи. Впрочем, я напрасно удивлялся. Уже давно в Арктику пришло электричество, победив ночную тьму вместе с её ведьмами, злыми духами и прочими мрачными персонажами. Фонари, горящие на заснеженных улицах посёлков, яркое свечение экранов кинотеатров, голосистое радио напрочь развеяли таинство полярной ночи. Но с победой прогресса стал постепенно теряться романтический флёр, которым многие столетия была овеяна Арктика.

На ходу мы то и дело возвращались к разговору о романтике Арк- тики, пока не обнаружили, что потеряли лагерь из виду. Впрочем, это было не особенно страшно: ночь выдалась тихая, безветренная, и мы легко могли отыскать дорогу по своим собственным следам. Но вдруг мрак, окружавший нас, стал ещё более непроницаемым. Тучи, нависшие над лагерем, поглотили последние звёзды. Стало как-то особенно неуютно и тоскливо. «Давай прибавим шаг», – предложил Петров. Мы обогнули высокую гряду торосов и с радостным облегчением увидели яркую звёздочку, сверкнувшую вдалеке. «Вон она – наша Полярная звезда, – обрадованно заметил Ваня. – Считай, что мы уже дома».

И звёздочкой живой издалека,

Манящей нас во мраке и тумане,

Горит фонарь на мачте «ветряка»,

Единственный в Полярном океане!

Новая кают-компания

Наша старая палатка КАПШ-2, верой и правдой служившая нам восемь месяцев кают-компанией, совершенно обветшала. Солнце и ветер, пурга и дожди доконали её окончательно. Самые героические усилия согреть её пропадали впустую. Тепло уходило сквозь поредевшую ткань тента, как вода через сито. Потерпела неудачу идея утеплить её толстой снежной обкладкой. Она полностью лишала палатку вентиляции, и достаточно было включить газовые конфорки и запалить паяльную лампу, как помещение наполнялось запахами смеси газа, бензина и подгоревшего мяса. Это привело к тому, что кают-компания утратила своё неоценимое значение станционного клуба, куда по вечерам все собирались посидеть в тепле, посудачить, поделиться заботами, выслушать советы друзей.

Всё началось в один из холодных ноябрьских вечеров. Свирепая пурга сотрясала стенки палатки, и её холодное дыхание проникало внутрь, заставляя запахивать шубы.

– А что, Макарыч, – сказал задумчиво Сомов, постукивая привычным жестом мундштуком папиросы о стол. – Может, нам попытаться использовать фюзеляж самолёта под кают-компанию?

– Идея хорошая, но неосуществимая, – сказал Никитин. – Боюсь, что такую махину – а в ней, наверное, тонн двадцать пять, а то и больше, – нам не дотащить до лагеря. Вот если бы «газик» был на ходу – тогда другое дело.

– А почему двадцать пять тонн? – возразил Комаров. – Нам же не нужно волочить в лагерь весь самолёт. Крылья и хвост обрубим, и будет всё в ажуре.

– А сколько останется этого ажура? – оживился Сомов.

– Думаю, тонн десять – двенадцать, не больше. Но зато кают-компания будет – блеск. А доктору такой камбуз соорудим, что он поллитрой не отделается.

Идея новой кают-компании заразила всех, и мы готовы были прямо сейчас мчаться на аэродром для её осуществления.

Наутро, наскоро перекусив, все двинулись толпой на аэродром, весело обмениваясь планами по благоустройству будущей кают-компании.

Пурга поутихла, но из низких туч продолжал валить густой снег. Увязая в сугробах, спотыкаясь о невидимые в темноте ропаки, мы, наконец, добрались до аэродрома. За грудой торосов показались самолётные останки. Печальное это было зрелище. Полузасыпанный снегом самолёт лежал, наклонившись на правый борт. Правый двигатель, сорванный страшным ударом, откатился в сторону. Край плоскости обломился, и из него, словно скрюченные пальцы, торчали лонжероны.

Щетинин скептически осмотрел самолётные останки и мрачно заметил, что тащить за полтора километра такую громадину нам не под силу.

– Ну что ты, Ефремыч, разнюнился, – сердито сказал Комаров, – что нам, впервой грузы ворочать? Справимся и с этим. Представляете, какая у нас шикарная получится кают-компания! Крепкая, надёжная, тёплая. Да ей никакая пурга будет не страшна. Стенки обтянем брезентом.

– А на них развесим картинки из «Огонька». Там такие красавицы – закачаешься, – подхватил Дмитриев.

– Кто о чём, а вшивый всё про баню, – не удержался Комаров.

– Да бросьте вы цапаться, – сказал Никитин укоризненно.

– Кончай травить, – сказал Комаров, – пора работой заняться. Делов там непочатый край. Надо, Михалыч, перво-наперво кабину от снега очистить. Намело там. Сомов, давай командуй.

– Есть командовать! – по-военному отрапортовал Сомов. – Значит, все берите лопаты и освободите кабину от снега, а мы займёмся плоскостями. Их надо напрочь отрубить. Так легче фюзеляж перетаскивать будет.

Но забраться на плоскости и удержаться на их обледенелой поверхности оказалось делом невыполнимым. Выход подсказал Никитин, предложив подкатить к плоскостям пустые бензиновые бочки в качестве подмостков. Сказано – сделано. Крылорубы, вооружившись топорами, предусмотрительно захваченными Комаровым, взобрались на бочки и вонзили топоры в обледеневший дюраль. После четырёх часов изнурительной работы удалось одолеть лишь сантиметров сорок.

Тем временем кабину очистили от снега. Уставшие работяги расселись на