– Липнут, – рассмеялся путник. – Но не к этому, парень. Столица, вон где им самое место. Не жди, не явятся. Такие гости раз в жизни случаются. Так, говоришь, главный у них был толстогубый, молодой, и ему низко кланялись? Не приметил, глаза у него карие?

– Ну, не особо и толстогубый, – смутился рыбак. Покашлял и обстоятельно продолжил, чувствуя себя умным, рассуждающим взросло, неторопливо и с понятием. – На лицо он ничего, приятственный. Глаза-то посветлее ваших, сеньор. Главный же не он, денежку-то другой платил, а кто платит, тот хозяин, дело ясное. Главный ух и зол оружием-то бряцать! И ножи у него, и рапира здоровенная. Сробел я, надо бы три песеты за рыбу-то драть…

– И все его звали Эспада, главного? Надо же… ты не вздыхай, что сделано, того уж не развернешь назад, – подмигнул темноглазый смешливый путник. – Пойду, пора мне. Пока они всерьез не взялись… бряцать.

– Да пусть их, – испугался за неумного прохожего рыбак, глядя вслед.

Но путник не обернулся, лишь напоследок махнул рукой. Двинулся к городу быстрым шагом, потом недовольно тряхнул головой, перехватил мешок поудобнее – и побежал.

Жизнь людей подобна цветному ковру, пойди пойми, какие нити сплетет хозяйка судеб? Сегодня она была в веселом настроении и шалила. Свела короля с рыбаком, бывает и так… Совсем уж редко случается: сидят почти что рядом, одну пищу вкушают – и остаются живы, здоровы, не наказаны за нарушение правил писанных и неписанных, отделяющих знать от грязи.

В законы, отводящие роль каждому по его рождению, Ноттэ не верил, тем не менее признавая их наличие. Не верил не потому, что полагал рыбака годным в короли, нет. Долгая жизнь научила различать у всякого живущего цель. Счастье людское, полагал сын заката, в поиске своей цели и пути к ней. Если рыбак мечтает поймать «кита» и преуспеет, он окажется ближе к цели и счастью, чем король, наделенный властью и лишенный права на простую свободу. Не умеющий ни в любви, ни в семье, ни в детях, ни в последователях найти то, что приблизит его личную цель… Пойди пойми, кто дольше будет вспоминать этот день? Рыбак, продавший улов за две песеты – или король, отдохнувший душой?

– Вион, тебя-то, недоросля, как занесло в большую игру? – всерьез расстроился Ноттэ, ускоряя бег. – Два нэрриха в столице, и оба в найме, это же почти война… осталось мне наняться к патору, для комплекта. Святая вера обретет немало ретивых последователей, поскольку чудесных воскресений нэрриха даже Башня пока что не практиковала… прилюдно.

Впереди обозначился, вырос из единой искры дальнего фонаря, тусклый бок придорожной гостерии. Ноттэ хмыкнул и наддал. С разбегу вломился в конюшню, снеся хлипкую дверь. Огляделся, выбрал рослого рыжего жеребца, затанцевавшего при виде торопыги.

– Куда? Что? Грабят! – сдавленно охнул спросонья конюх, нашаривая вилы и заодно двигаясь подальше от шума и суеты.

– Сколько за рыжего?

– Так хозяйский он, сеньор… дон. И седло это… нет! Ох, прибьет меня хозяин.

– Ты еще доживи до его расправы, – усмехнулся Ноттэ, расправляя удобно попавшийся под руку новый потник и укладывая седло на спину рыжего, уже выведенного из стойла. – Сколько, я спешу. Что встал, взнуздывай!

– Истинный тагезский скакун, – забыв о страхе и прислоня старое копьецо к стенке, сообщил дородный хозяин гостерии. Он как раз теперь возник в дверях и рассмотрел нежданного гостя.

– Да уж, рыжий бесхвостый тагез, первый в истории, – рассмеялся Ноттэ. – Я бы сказал, он южных кровей, спина вон – коротковата и поясница крепка. Ноги хорошего постава. Грудь широка. Определенно: я куплю его.

– Четыре годика, самый возраст, – оживился хозяин, почуявший настоящего покупателя.

– И еще пять лет в довесок, – заправляя удила, нэрриха в насмешку прибавил к возрасту два лишних года, проведя пальцем по умеренно стесанным зубам, еще не изменившим угол посадки. – Так что, восемнадцать эскудо, по два за каждый год его жизни? Или отдаете четырехлеткой за восемь золотых?

– Он не стар, но ежели по совести разобрать… – запутался в странном торге хозяин, – то десять золотых ему уж всяко есть, пожалуй. – Эээ… а ежели бы и двенадцать?

– По рукам, – Ноттэ хлопнул коня по шее, подобрал поводья.

Рыжий заплясал, принимая в седло незнакомого седока, всхрапнул и грудью пошел на бывшего хозяина. Тот пятился к выходу и только теперь разглядел поверженную дверь и увозимое с конем приданное – седло и узду. Полноватый мужчина судорожно махнул фонарем, охнул. Принял в ладонь золото и отскочил к стене, уворачиваясь от конских зубов, клацнувших у самого плеча. Суетливо проверил монетку, вторую, посветлел лицом.

– Сбыли черта дурноезжего, хвала небесам, – прогудел конюх, обретая свой полный голос.

Ноттэ рассмеялся и выслал коня в галоп, вполне довольный внезапной сделкой и тем, что дальше бежать со всех ног не ему.

Рыжий несся, как настоящий черт, нелепо опустив голову и чувствительно подкидывая задом. Удерживаться в седле было сложно, зато лиги отсчитывались вроде сами собой, без усилий и расхода времени. Город показался вдали чеканным узором крыш, посеребренных молодой луной.

– Если Вион на службе, пойдет ли он сегодня искать мой эсток? – задумался нэрриха, тяжело вздохнул, укорачивая повод… и покатился из седла кубарем, шипя сквозь зубы ругательства: рыжий встал мгновенно. – Да ты злодей! Пожалуй, назову Чертом, раз хозяин забыл указать иное имя. Не клацай зубами, тпру. Скажи лучше: Вион дурнее тебя или нет? Вот и я думаю… А куда он потащится драться? Ну, этого тебе знать неоткуда, не фыркай. Хотя ты прав, впору и ржать, и рыдать. Изабелла та еще змеюка, все продумала и предусмотрела. Все, кроме молодого нэрриха, обозленного и жаждущего справедливости в самом её детском виде. А уж цель ему укажут, не сомневайся.

Рыжий недоуменно всхрапнул: обычно выброшенные из седла люди били его кнутом и долго кричали. Этот же стоял, бормотал нечто вполне мирное и даже чесал морду у глаз. Замолчал, огляделся и пошел себе пешком, едва приметно прихрамывая на левую ногу. Черт переступил копытами и по своей воле двинулся следом, не вынуждая тянуть повод. Нэрриха прошел до большого перекрестка, огляделся, тяжело вздохнул, сочтя невозможным выбор при недостатке сведений. Наугад свернул левее, к усадьбе близкой родни де Торра.

– Если он окончательно с ума сошел, живет там, – пояснил Ноттэ рыжему, ткнувшемуся в плечо мордой. – Черт! Как удобно иметь ругательство в поводу, однако… Будь я жив, нанес бы визит её величеству. Но я не жив, а Кортэ, наоборот, не мертв. Связываться с ничтожеством… Не фыркай, мне виднее. Третий круг, пацан по опыту, к тому же упрямец и жадина. Я купил тебя в единый миг, он бы торговался до рассвета и ушел пешком.

Ноттэ снова вздохнул и зашагал, более не глядя в сторону дворца. Он жил в мире достаточно долго, чтобы помнить этот город совсем иным, вернее, знать все его лица последних трех веков. Вон те грубо обтесанные стены крепостной стены, отделяющей внутренний город от окраин – они действительно старые. Их люди построили еще до прихода в мир сына заката. Совместно трудились, не ведая смысла в различиях по вере, не понимая еще, отчего старые боги забыты, а новые так яростно делят влияние, не допуская самой мысли о мирном сосуществовании. Там, за стеной, в нынешнем королевском парке, прежде стояла башня, тонкостью и легкостью подобная фигуре девушки. Была она белой, и каменное кружево узоров светилось оттенками перламутра… чудесная работа. С башни по утрам пел служитель бога, почитаемого на юге. Нет более каменного кружева, полтора века назад оно оказалось уничтожено… Поход за веру, зревший давно, спровоцировала мелочь: зачем южане вдруг запретили выращивать виноград? Такая, в общем-то, глупость! Долгое время правителей-южан полагали едва ли не избавителями от неправедного гнета: у эмира Аль-Таэры было прекрасно организовано дело по сбору налога. И сумму, и срок знали заранее, о поборах сверх установленного и не ведали, лишь иногда мрачно вспоминая жадность донов-единоверцев, готовых брать без меры. И вдруг – досадная история с виноградом, так ловко совпавшая со ссорой детей эмира и распрей с соседями…