Мы заняли столик у окна. Оттуда виднелся гранитный Капитолий, его золотой купол, освещаемый солнцем. Когда мы сели, Анна указала на статую, охранявшую вход.

— Кто это? — спросила она.

— Мы в Вермонте, — напомнил я. — Наверное, это Итан Аллен.[6]

Анна впервые была в Вермонте.

— Здесь красиво, — проговорила она.

— Да.

Когда я путешествовал вместе с родителями, а позже с Сарой, мы не раз проезжали мимо Монпелье — обычно мы ездили в Берлингтон, — но никогда не были в самом городе. За исключением шести лет, всю остальную жизнь моим домом был Нью-Гемпшир. Мне было грустно его покидать. Но в то же время я должен сказать, что ощущал себя способным и свободным. Это не было легкомыслием или оптимизмом, но я чувствовал себя легко и светло. Возможно, я не столь ясно сформулировал это тогда, сидя в кафе, где мои мысли только начали собираться в единое целое. Кажется, я думал: то, что сейчас происходит, своего рода кода, номер на «бис» после затянувшегося скучного спектакля.

И я был рад, что Анна со мной. Мы замечательно поладили. Это стало приятным сюрпризом. Во время ее первого визита в Нью-Гемпшир она казалась мне незнакомкой. Она была деликатна, но ее присутствие в моем доме угнетало меня. Когда же она появилась во второй раз, после десятидневного перерыва, все сложилось чудесно. Не могу объяснить, что изменилось. Когда она вернулась, мне показалось, что вернулся мой старый друг. Тот, кого я знал с давних пор и очень любил. Кого был счастлив видеть снова.

Я не знал, что я должен думать или чувствовать по поводу клона. По поводу встречи с ним. Любые мои мысли казались мне неправильными.

Анна допивала кофе. Я предпочитал чай, к тому же доктор запретил мне употреблять кофеин.

— Я скажу, — проговорила она. — Но не хочу подробностей.

— О чем скажешь?

Это был лишний вопрос. Я и так понял, о чем.

— Я его обслужила, — сказала она.

— Клона?

— Да.

— В каком смысле?

— Не будь идиотом, — сказала она. — Я его обслужила. Рукой.

Я не был ни удивлен, ни потрясен. Что-то вроде этого я и ожидал услышать. Неловко и глупо я поглядел на ее левую руку, лежавшую на столе ладонью вниз. Пальцы у нее были длинные, толстоватые, с узловатыми суставами. Ногти чистые, подстриженные так коротко, что из-под них виднелись кончики пальцев. На тыльной стороне ладони виднелись пигментные пятна, сквозь прозрачную истончившуюся кожу просвечивали вены. Я ничего не мог с собой поделать. Я представлял себе, что она касается этой рукой меня, так же, как касалась моего клона. Я вспомнил, что обратил внимание на ее руки, когда мы в первый раз встретились в университете, и они мне не понравились. Сейчас они мне нравились гораздо больше. Ее руки были старыми. Можно сказать, в них отражался ее характер. Без сомнения, они были нежными, заботливыми, ловкими. Без сомнения, они любили и умели работать. Она заметила, что я смотрю на ее руку, но не убрала ее.

В час дня мы были севернее Берлингтона, милях в пяти к востоку от озера Шамплейн, Зеленые горы располагались еще дальше на восток. В такой день, в пятницу, дорогу могли бы заполнить машины, но мы их почти не встречали. Здесь, на севере, день был еще прохладным, а воздух — изумительно чистым.

— Воздух чудесный, — сказала Анна.

— Я к нему привык, — ответил я.

— И свет. Ясный и резкий. Четвертое измерение.

— Сара как-то сказала то же самое, — вспомнил я. — Четвертое измерение. Мы были в Шотландии, проводили там медовый месяц.

— Мы так и называли дни, похожие на этот.

— Ты и Сара?

— Нет, — ответила она. — Мы с мамой. Возможно, я говорила об этом Саре.

Если бы эта мысль пришла мне в голову утром, в Лебаноне, я бы предложил направиться на север через Нью-Гемпшир, чтобы проехать через те места — или мимо них, — где я бывал в детстве вместе с отцом. Сожалея о том, что не сделал этого, я предложил другой, менее наезженный путь: по автостраде 91, к северу через Вермонт, чтобы свернуть в Канаду у Дерби-Лайн, где можно быстро и легко пройти через таможню. Но Анна решила, что мы поедем по самой прямой дороге I-89 и перейдем границу у Хайгейт-Спрингс, где на таможне гораздо больше народу. Именно потому, что там больше народу.

— Ты обратил внимание на пару в кафе? — спросила она.

— Те, которые разглядывали карту?

— Да, — кивнула она. — Сидели бок о бок. Они выглядели счастливыми.

— Я подумал то же самое.

— Мне это нравится, — сказала она.

— Сидеть бок о бок?

— Прокладывать маршрут. У меня это хорошо получается. Всякий раз, когда мы путешествовали на машине, я была навигатором. Мой муж почти всегда садился за руль, неважно, как далеко мы ехали. Я должна была сражаться с ним за право повести машину. Он не любил быть пассажиром.

Прежде чем оставить Монпелье, я предложил Анне сесть за руль, но она отказалась. Теперь я сказал:

— Так что, сражаться с тобой?

— Проиграешь, — улыбнулась она. — Ты часом не флиртуешь со мной?

— Нет.

— И не надо, — кивнула она. — Потому что твое обаяние на меня не действует.

Она потянулась и коснулась моей руки, словно говорила, что пошутила. Я это и так понимал.

— Когда мы только поженились, и у нас не было детей, — сказала она, — мы много времени проводили в Северной Дакоте. Для детей это было бы слишком дальнее путешествие, поэтому после их рождения мы не уезжали далеко от дома. Детей мы возили в Южную Дакоту. Осматривали все, что положено туристам: мемориал Маунт-Рашмор, памятник Неистовому Коню,[7]Дедвуд, Блэк-Хилс. Ты бывал там когда-нибудь?

— Нет, — сказал я.

— Правительство утверждает, что поддерживает в надлежащем состоянии все памятные места, но никто не знает, как в действительности обстоят дела. В Лас-Вегасе… Ты там был?

— Я нигде не был, — ответил я.

— На полоске земли, — сказала она, — перед одной из гостиниц они построили гигантский макет мемориала Маунт-Рашмор.

— Я слышал об этом, — отозвался я.

— Я скорее умру, чем взгляну на него, — сказала Анна.

Мы уже достигли Хайгейт-Спрингс и канадской границы, когда Анна бросила как бы между прочим: