– Хочешь посмотреть мои рисунки?

– Конечно, хочу, – ответил Томми. – Должен же я хоть разок увидеть их до того, как они украсят картинную галерею. Сейчас приду. И кстати, завтра поговори со своей девочкой.

Харви прикусил губу, кивнул, потом бросился в дом и, сияя от гордости, принес картину. Харви не светился той же уверенностью, что Сабрина, но, несомненно, источал собственный свет, пусть даже иногда он трепетал или бледнел. Братишка – это самое яркое, что есть у Томми.

В своих проповедях о крови, громе и адском пламени преподобный Уолкер вопрошал: «Что вы будете делать, если низвергнетесь в преисподнюю?» Ответ пришел к Томми в мгновение ока. Если там, в преисподней, будет Харви, он, Томми, тотчас же подставит ему свое плечо. Плечи у Томми были широкие, руки уверенные. Он вытащит Харви оттуда.

Из спальни, где лежала умирающая мать, из зеркального лабиринта, из подступающих теней Гриндейла.

«Сегодня вы должны сражаться не на жизнь, а на смерть!» – говорил перед каждой игрой тренер, но Томми и тогда ему не верил, и не верит до сих пор. Футбол – это всего лишь игра. А вот битва за Харви, за то, чтобы вытащить братишку отсюда, – это и есть битва не на жизнь, а на смерть. Томми взял все подачи, отразил все удары. Дед всегда утверждал, что они потомственные охотники, поэтому Томми научил Харви стрелять лучше, чем умел сам, но не допускал, чтобы предки принудили Харви убивать. На охоте Томми вырывал у Харви ружье и сам пристреливал оленя, только чтобы избавить от этого Харви. Попадал точно между глаз. Томми отрабатывал самые долгие смены в самых темных закоулках шахты, заставлял отца умолкнуть, чтобы тот даже не заикался – мол, пора бы и младшему сыну спуститься в забой. Харви не должен спускаться. Он должен только подниматься. И Томми об этом позаботится. Он дал слово матери. И никогда его не нарушал. На Томми Кинкла можно положиться, это всем известно.

Зеленая листва на деревьях, окружавших их маленький домик, зашелестела под порывом ветра. Звук был похож на шепот, на голос Сабрининой тети Хильды, доброй женщины. Странно, что ее называют ведьмой.

«В доме, где нет матери, где правит холодная мужская рука, ребенку плохо».

– Пусть это буду я. – Томми с тихим вздохом отпустил перила веранды.

Расплачиваться будет он. Каждым днем своего будущего, каждой каплей пота и крови, каждой погибшей мечтой.

Расплачиваться будет он. Но только не Харви, не маленький братик. Он лучшее, что есть у них в семье, и Томми твердо намеревался его спасти.

Я проснулась тусклым серым утром и силой заставила себя подняться с постели. Болели руки и ноги, болели глаза. Вчера вечером я плакала, пока не уснула. Фарфоровые часы показывали, что еще слишком рано. Я поглядела в зеркало и передернулась – то ли оттого, что рама была расписана белыми розами, то ли потому, что под глазами залегли глубокие темные тени.

Я велела себе не дурить, надела красное платье и водрузила на голову черный ободок. Потом еще раз посмотрела на себя, сорвала ободок и со стуком швырнула на тумбочку. Он завертелся темным кругом и свалился на пол. Я встала, прикусила губу, подняла-таки ободок и воткнула в волосы, проигнорировав зеркало.

Спустилась в кухню. Настроение – хуже некуда. Когда я вошла, тетя Хильда подскочила и выронила ложку. Она готовила овсянку, но, судя по запаху и тонкому печальному дымку, поднимавшемуся из кастрюли, сожгла.

Тетя Зельда за столом курила свою привычную утреннюю сигарету, а Эмброуза не было. Обычно, когда я уходила в школу, он старался завтракать вместе со мной, даже если всю ночь сидел за ноутбуком. До сих пор я не придавала этому значения.

Я взяла тарелку, села за стол напротив тети Зельды и стала с отвращением жевать кусочки подгоревшей овсянки.

– Хильда, ты пережарила глаза головастиков, – критически заметила тетя Зельда. – Глаза головастиков надо готовить альденте.

Я поперхнулась одним из… нет, лучше не думать… кусочков подгоревшей овсянки, потом отодвинула тарелку. Встала взять хлопьев, но коробку, видимо, прикончил Эмброуз. Захлопнула дверцу буфета.

– Тебе надо чем-нибудь позавтракать, – всполошилась тетя Хильда.

– Ладно, – согласилась я. – Тетя Зельда, дайте, пожалуйста, сигарету.

– Ни за что! – огрызнулась тетя Зельда. – Сигареты чрезвычайно вредны для смертных. Тогда как я оказываю честь моему повелителю Сатане, приучая себя к дыму, которым, несомненно, будут сопровождаться языки адского пламени.

Вид у нее был не такой подавленный, как у тети Хильды, но до завтрака она выкурила штук пять сигарет. Должно быть, размышляла о том, что я навлеку позор на семью.

– Я не смертная, – огрызнулась я. – Но, вероятно, достаточно близка.

Очевидно, после темного крещения мои легкие каким-то образом изменятся, а вместе с ними – и мое мягкое человеческое сердце.

– Не говори таких глупостей, а не то я вымою тебе рот святой водой, – пригрозила тетя Зельда.

– Давай действуй!

– Не испытывай мое терпение! – Тетя Зельда решительно отложила мундштук. – Это нелепо. Пойду приведу Эмброуза.

– Видеть его не желаю! – крикнула я ей вслед. Тетя Зельда пропустила мои слова мимо ушей.

Мы прислушивались, как она поднимается по лестнице на чердак. Оттуда донесся ее повелительный голос и ответное ворчание Эмброуза. Он не желал спускаться. Я заметила, что тетя Хильда испустила тихий разочарованный вздох – одновременно со мной.

А в следующий миг я разозлилась на себя. Он же сказал, что знать меня не желает. И я его тоже. А это значит, мы больше не будем вместе завтракать перед школой. И никто больше не распахнет передо мной дверь, когда я вернусь, и не будет ждать на веранде.

Я отодвинула стул и встала.

– Как мне все это надоело.

– Может быть, милочка, ты поднимешься и… э… побеседуешь с Эмброузом? – предложила тетя Хильда.

Я схватила рюкзак с книгами и красное пальто.

– Не хочу с ним разговаривать, и он со мной тоже.

Сил нет оставаться в этом доме еще хоть на минуту.

У самых границ нашей усадьбы меня уже поджидали Вещие сестры. Только их мне и не хватало. Они стояли плотной группкой, будто уже обсуждали меня и смеялись. Словно стая воронов, которые уселись на ветку и каркают на всех, кто проходит внизу.

– Доброго утра, несестра, – фыркнула Пруденс.

– Чего вам надо? – холодно отозвалась я.

– Да вот хотели побыстрее покончить с самым неприятным делом, – ответила Пруденс. – Ой, что-то ты сегодня загрустила. Люди верят, что в присутствии ведьмы молоко скисает. Наверно, эта байка родилась при виде твоего лица. А если ты вдруг наведешь порчу на нашу академию? Не знаю, как же я это перенесу!

Глаза заслезились от холодного утреннего ветра. Я торопливо промокнула их красной манжетой.