– Послушайте, это недоразумение, – бормочу я, повернувшись к мужчине справа.

От Новой Роми к этому моменту остается лишь смутное воспоминание. Второй цербер тоже избегает моего взгляда. Как только напарница отпирает замок, он распахивает дверь. Они вталкивают меня внутрь, захлопывают дверь и уходят.

Я подумываю, не прижаться ли лицом к решетке, но она такая грязная, что я отказываюсь от этой идеи.

– Подождите! – кричу я вслед церберам. – Мне полагается телефонный звонок! Это незаконно! Я должна позвонить в американское…

Деревянная дверца тоже захлопывается.

– …посольство, – заканчиваю я.

Меня охватывает такая мощная волна страха и отчаяния, что я, забыв об отвращении, все-таки прижимаюсь лицом к металлическим прутьям. И зря: они склизкие и ржавые.

Сегодня первое апреля, и я в тюрьме. Не успеваю я мысленно отругать себя за то, что оказалась в буквальном смысле апрельской дурой, как чувствую на плече чью-то руку.

– Красавица, – шепчет мне в ухо голос с ужасным акцентом.

Я отпрыгиваю в сторону, разворачиваюсь спиной к решетке и вижу перед собой слащаво улыбающегося беззубого старикашку в белоснежном тюрбане. Он одет в мешковатые брюки цвета хаки и спортивную футболку с надписью «FIFA» синими буквами через всю грудь.

– Американская красавица, – повторяет старик и вновь тянется ко мне.

– Не трогай меня, – рычу я.

Раздражение мгновенно вытесняет страх. Я столько раз сталкивалась с извращенцами в подземке, что ни капельки не боюсь этого старого хрыча. У тех и зубов-то было побольше.

Поскольку все вещи отобрали, защищаться нечем, и я сжимаю руки в кулаки. Меня не останавливает даже тот факт, что я в жизни ни с кем не дралась.

Старикашка в ответ складывает руки в молитвенном жесте и кланяется.

– Американская красавица? – теперь в его словах слышна вопросительная интонация. – Доллары есть?

– Размечтался, дружок! – фыркаю я и вдруг замечаю в глубине камеры еще нескольких человек. Когда ближайший встает и наклоняется над стариком, я, не веря глазам, прижимаюсь спиной к решетке.

– У нее нет долларов, сэр, – говорит Доминик Мэдисон, положив руку старику на плечо.

При виде его меня охватывают одновременно неимоверное облегчение и безграничная ненависть. Не успеваю я собраться с мыслями, как кто-то отодвигает Доминика в сторону и берет старика за руку.

– Оставь человека в покое, дедушка, – говорит молодая женщина с оливковой кожей, в джинсах, хлопчатобумажной рубашке с длинным рукавом в бело-розовую полоску и таком же шарфике на голове.

Она с извиняющейся улыбкой поворачивается ко мне:

– Он не хотел тебя обидеть.

Девушка уводит старичка к низкой деревянной скамье, составляющей всю меблировку помещения.

Доминик облокачивается на решетку.

– Вот так встреча!

Я сверлю его злобным взглядом.

– Это ты виноват, что мы здесь оказались!

– Я, что ли, перепутал документы? – пожимает плечами он. – И все же я чертовски рад, что ты наконец появилась.

– Наконец? А ты давно здесь?

Он опускает взгляд и потирает запястье. У него отобрали часы.

– Точно не знаю. Часа три или четыре назад. Я не нашел тебя на причале и решил подождать возле таможни, а им это не понравилось.

– У тебя тоже забрали паспорт? – спрашиваю я, оглядываясь по сторонам.

Не считая нас и маразматичного старика с внучкой, в камере больше никого нет. А запах напоминает самые старые станции подземки у нас в Нью-Йорке. Пахнет сыростью и едва заметно мочой.

– Ага. Документы и рюкзак.

В голове проносится тысяча мыслей.

– Вот и прекрасно. Они сравнят визы с паспортами и выпустят нас.

– Неплохо бы!

Я вглядываюсь сквозь решетку в темноту коридора.

– Эй, кто-нибудь! Выпустите нас, пожалуйста!

За моей спиной раздается несмелое хихиканье. Я разворачиваюсь. Молодая арабка прикрывает рот рукой.

– Извини, что я смеюсь, – виновато говорит она. – Просто меня всегда забавляет образ мышления американцев.

Пока я соображаю, обидеться или нет, Доминик садится на скамью рядом с ними.

– Рамона, это Худа и ее дедушка, Тарик. Они приплыли с Кипра на том же судне, что и я.

– С какого еще Кипра? Что ты там делал? – шиплю я.

– Добирался сюда.

Женщина кивает и смущенно улыбается.

– Приятно познакомиться. Я живу на Кипре, а теперь отвожу Тарика к маме в Каир. С ним очень тяжело.

Несмотря на унылую обстановку, я не могу сдержать улыбку.

– И долго он у тебя гостил?

– Нам с мужем эта неделя показалась вечностью, – закатывает глаза Худа. – Мне пришлось взять отпуск, чтобы отвезти джадди домой. Начальник и так был недоволен, а вчера вечером дедушка выбросил за борт все наши документы. Кто знает, когда я теперь попаду домой?

Внезапно мое положение начинает казаться не столь безвыходным. Да и на старичка я уже смотрю другими глазами. Мне приходилось видеть, как наши клиенты самого почтенного возраста со временем погружаются в старческий маразм. Грустное зрелище.

– Красивые волосы, – радостно говорит Тарик своей внучке. – Доллары есть?

Худа качает головой и поворачивается ко мне.

– Извини. Он почти не понимает по-английски.

Она сжимает дедушкину руку и тихонько говорит ему что-то по-арабски.

Внезапно дверца в конце коридора открывается, и к нам подходит низенький человечек.

– Худа аль-Амин, – говорит он.

Когда девушка поднимается, мужчина обрушивает на нее поток арабской речи, в котором я не разбираю ни слова. Худа поднимает дедулю на ноги, щелкает замок, коротышка выводит пленников и запирает дверь.

– Погодите! – кричу я, хватаясь за решетку. – А как же мы?

Коротышка бросает на меня укоризненный взгляд и отходит подальше.

– Ждите.

Худа сочувственно оглядывается.

– За нами приехала моя мать, – говорит она. – Да пребудет с вами мир.

– Доллары есть? – с надеждой в голосе произносит Тарик, и они уходят.

Когда дверь за ними закрывается, меня вновь охватывает паника, и в тишине тюремной камеры слышны лишь гулкие удары моего сердца.

Я вижу, что Доминику тоже невесело, но он, должно быть, прочел страх в моих глазах.

– Все будет хорошо, – успокаивает он меня. – Они скоро разберутся.

– Ты-то откуда знаешь? – набрасываюсь на него я.