2 июля Имерлидзе выехал из Владикавказа и утром был под Краснодаром. Несмотря на ранний час, дорога на Новороссийск была загружена, и до станицы Ильской ему пришлось тащиться в хвосте огромной колонны. Наконец позади осталась станица Ахтырская и поворот на поселок нефтяников — Бугундырь, он сверился с навигатором — через два километра должно было находиться кафе «Бивак», хозяином которого являлся агент Земеля, и стал внимательно посматривать по сторонам. После крутого подъема, справа, возникла церквушка, а чуть дальше нее находилось кафе. Вывеска на фасаде — «Бивак» — не оставляла сомнений: здесь Херладзе предстояла встреча с глубоко законсервированным агентом Специальной службы внешней разведки Земеля. Свернув на стоянку, Херладзе припарковал машину и осмотрелся.

Кафе располагалось в удачном месте, на полпути из Краснодара в Новороссийск. Это обстоятельство Земеля использовал с выдумкой. Двор был огорожен невысоким плетнем, свитым из лозы. Внутри него все напоминало добротное казацкое хозяйство: колодезь с задранным к небу журавлем и толстой бечевкой, на которой болталось деревянное ведро, в глубине двора стояли телега с сеном и бричка. Само здание представляло собой точную копию хаты казака: крыша была крыта камышом, а стены, недавно побеленные, сверкали умопомрачительной белизной.

— Здрасте! Шо, нравится? Захотьте, не пожалкуете! — весело приветствовала Имерлидзе молодая разбитная казачка.

— Красивое место, — согласился Имерлидзе.

— А у хате ще краше. Проходьте. Кухня наша добра. Кваску попьете. По такой жаре будэ в самый раз.

— Не захочешь, а зайдешь, так здесь все здорово устроено, — похвалил Имерлидзе.

— Це усэ хозяин. Голова вин у нас!

— Молодец! Кто такой?

— А вы шо, не знаете?! — искренне удивилась казачка.

— Нет. Я первый раз в ваших краях.

— Понятно. Хозяин наш — Мыкола Пацан — настоящий казак.

— Пацан, говорите? И сколько тому мальчику лет? — пошутил Имерлидзе.

— Ха-ха, — заразительно рассмеялась казачка и, задорно подмигнув, ответила: — Сами побачите, який вин мальчик.

— А он на месте?

— Да, тилькэ с базара приехал.

Имерлидзе потянул носом, затем причмокнул губами и сказал:

— Да, вкусно пахнет. Так и быть, зайду перекусить.

— Заходьте, не пожалкуете, — пригласила казачка и раскрыла дверь.

Имерлидзе вошел в хату и в полную грудь вдохнул живительную прохладу. В воздухе смешались запахи мяты и богатой кубанской кухни. В этот ранний час в зале было немноголюдно. Десяток приезжих, в основном туристов, направлявшихся к морю, и парочка местных завсегдатаев — вот и вся публика. Пробежавшись по ним взглядом, Имерлидзе остановил его на дородной женщине и крепко сбитом мужчине лет сорока, о чем-то говоривших за стойкой бара. Присмотревшись к нему, он с трудом узнал Земелю. Агент грузинской разведки мало походил на того Пацана, который был запечатлен на фотографиях четырнадцатилетней давности. От лихого казацкого чуба осталась лишь жидкая прядь. Пышные черные усы поблекли и уныло обвисли. Прежними остались нос, далеко выдавшийся вперед, и шрам, начинавшийся у левого уха и заканчивавшийся у подбородка.

Закончив разговор с барменшей, Пацан вышел из-за стойки и направился на выход. Имерлидзе воспользовался этим и обратился к нему:

— Извините, Петр Тимофеевич, вас можно на минуту?

— Да, — ответил Пацан и остановился.

— Спасибо. У меня к вам небольшой разговор.

— Только ненадолго, у мэнэ дил по горло.

— Это не займет много времени.

— Ну, хорошо, — согласился Пацан, окликнул барменшу: — Варя, принеси нам кваску, — и присел за свободный столик.

Имерлидзе присоединился к нему. Барменша с поразительной для нее живостью подлетела к ним и выставила на стол две кружки холодного кваса.

— Наш фирменный, рекомендую, — предложил Пацан.

Имерлидзе, сделав один, за ним другой глоток — квас действительно оказался превосходным, похвалил:

— Отличный, давно такого не пил.

— Стараемся, шоб клиент был доволен. Для нас он больше чем гость! Это наш девиз! — подчеркнул Пацан и, подождав, когда Имерлидзе утолит жажду, спросил:

— Так шо за разговор?

Имерлидзе, справившись с волнением, многозначительно посмотрел на Пацана и ответил:

— Вам большой привет от старых друзей, которые вас помнят и ценят.

— Друзей? Яких? Их у мэнэ багато.

— Таких, как они, не может быть много, — продолжал говорить загадками Имерлидзе и затем назвал первую часть пароля: — Вахтанг рассчитывает на помощь Земели.

— Какой ще Вахтанг?! Земе… — Пацан осекся, и в следующее мгновение на его лице недоумение сменила застывшая маска неподдельного ужаса.

Спустя четырнадцать лет кошмарное прошлое, которое он все эти годы пытался вычеркнуть, вырвать из памяти, безжалостно напомнило о себе. Пацан судорожно дернулся и студнем расплылся по стенке. Перед ним, как наяву, в чудовищном калейдоскопе смешались события того рокового дня, навсегда изменившего всю его жизнь.

Март 1993 года. Абхазия. Он в составе добровольцев из кубанской казачьей роты вместе с абхазскими ополченцами поднялся в атаку, чтобы выбить из Сухума оккупантов — грузинских гвардейцев. Ноги тонули в сугробах. Ледяная мартовская вода обжигала тело, острые камни рвали одежду и до крови ранили руки. В стремительном броске рота форсировала Гумисту и залегла в прибрежных скалах. Саперы ушли вперед проделывать проходы в минных полях. И тут предрассветную тишину вспороли пулеметные и автоматные очереди, заухали тяжелые минометы, и надрывный вой смерти обрушился с небес на цепи атакующих. Земля содрогнулась, и стена артиллерийского огня отрезала передовую группу от основных сил. Последнее, что осталось в памяти Пацана: яркая вспышка, упругая волна опрокинула его на землю, и перед глазами все померкло.

Очнулся он в темном холодном подвале. Левая щека горела, как в огне, из раны сочилась сукровица, а в ушах немилосердно барабанили тысячи невидимых молоточков. Сколько продолжалась эта пытка болью, холодом и жаждой, Пацан потерял счет времени, когда о нем наконец вспомнили и вызвали на допрос. Вахтанг — почти ровесник — не стал тратить слов, а поставил его перед жестоким выбором: своя жизнь в обмен на чужую. Страх перед смертью оказался сильнее войскового товарищества.

Спустя четырнадцать лет перед глазами Пацана с фотографической точностью всплыли мельчайшие детали тех роковых мгновений: нож, зажатый в его руке, рвущий мозг крик пленного земляка-добровольца, хлесткие, как выстрел, щелчки фотоаппарата и жужжание кинокамеры, а потом серый клочок бумаги и скачущие перед глазами буквы из подписки о сотрудничестве с грузинской разведкой. Предательство было заклеймено издевательским прозвищем Земеля. Освободившись из плена и едва встав на ноги, Пацан бежал из Абхазии подальше от грузинской разведки.