накатывает, его — как стихийное бедствие — нужно в стороне переждать. Я тогда, правда, надеялся, что с переходом к нам она про него забудет. Куда только служба очистки памяти смотрела?

Вот как говорить с человеком, если он тебя слушать не хочет? М-да, вечный вопрос хранителя. Я вдруг вспомнил наши с Анабель споры. Она считала, что человека нужно подвести к решению выйти из социума, а там уж пусть сам это решение в жизнь воплощает. Мне же всегда казалось, что такое решение человек должен принять сам, а наша задача — бережно сопровождать его весь оставшийся путь.

Я замер на полушаге. И чем я только что занимался? Да я же точно, как Анабель, действовал! Вбил Татьяне в голову мысль выйти из этой ее ниши и бросил ее там, вместо того чтобы заботливо и ненавязчиво провести ее до самого — выбранного мной — места нашей встречи. Я круто развернулся и отправился выбирать это место и готовить эту встречу.

Так, понятно, окончательно доломала ветки, которыми я вход в ее двор отметил. Вот не надо было от меня сломя голову удирать! Но место это нужно все-таки как-то обозначить, а то еще не рискнет далеко от него уходить. Может, вообще этот выход расчистить? Нет, с ней так прямолинейно нельзя — пойдет еще узнавать, почему все остальное не подстригли.

Я оглянулся по сторонам. У устроителей этого места явно было просто маниакальное стремление к пустоте — передо мной лежали дорожки, трава между ними … и больше ничего. Хоть бы где кусты посадили, или цветы для реалистичности, или каких-нибудь веток с камнями набросали…

Ну, кусты с цветами мне садить нечем, на ветки она внимания не обратит, решит, что с изгороди сдуло, а вот камни… Я вспомнил, что дно ручья было выложено увесистыми плоскими голубовато-серыми булыжниками. Такой возле дорожки положи, он и в глаза не бросится. Пока я ее взгляд к нему не привлеку.

Обустроив исходную точку Татьяниного пути к нашей встрече, я продолжил прокладывать его в лесу. Что было не так уж просто: там тоже царила пустота между колоннами деревьев. Вот как мне здесь незаметно материализоваться? Я бы ее в дальний лес повел, но решил не рисковать — решит еще к соученикам по дороге зайти.

В конце концов, я выбрал маршрут на относительно небольшом пространстве, который напомнил мне наши с ней первые прогулки в парке возле ее дома — с тропинки на тропинку, то петляя, то возвращаясь. Вот за этим особо мощным деревом, стоящим на пересечении двух тропинок, я и выйду из невидимости и шагну ей навстречу.

На следующий день я сделал все, как задумал. Вывел Татьяну со двора, показал ей, что она не заблудится по дороге назад, не спеша довел ее до леса, прошелся с ней пару раз по своему маршруту, чтобы она его запомнила, подвел ее к финишной прямой к моей дереву, мгновенно материализовался за ним и пошел, наконец, к ней.

И сразу понял, что что-то не так.

Нет, не сразу. Сначала я смотрел на нее во все глаза, в первый раз по-настоящему разглядев ее. Слава Всевышнему, она рассказывала мне на земле, смеясь, как собирается изменить свою внешность. Не узнать я ее, конечно, не мог, но она так похорошела, что у меня просто дух захватило.

— Татьяна, наконец-то! — не удержался я, ускоряя шаг.

И чуть не расхохотался, когда она вскинула мне навстречу руки знакомым до боли жестом — со вскинутым вверх указательным пальцем.

А вот затем я заметил то, что было написано на этом ее невероятно похорошевшем лице — ко мне оно еще никогда, ни разу не обращалось с таким выражением. В глазах у нее стоял самый настоящий страх, и заговорила она, запинаясь от испуга.

Она меня не узнала. Совсем. Эта мысль была настолько дикой, что никогда всерьез не приходила мне в голову. Я был абсолютно уверен, что являюсь одной из главных, если не самой главной, частей ее жизни, память о которых у нее обязательно сохранится.

С другой стороны, когда я умывался у ручья, на меня оттуда смотрело мое ангельское лицо, а не его бледная земная копия. Я торопливо заговорил о различных событиях из нашей жизни, чтобы убедить ее, что это я, и через пару минут с ужасом увидел, что в ее глазах ни разу не вспыхнула хотя бы малейшая искра узнавания.

И тут я понял. Зря я насмехался над службой очистки памяти — они свою работу выполнили ответственно. Ей вычистили память. Радикально. До основания. Полностью. Я бы еще мог предположить, что не вошел в число основных элементов ее жизни, но Игорь! Ради него она в аварию бросилась. Вместо него. Ради него она меня под самое страшное преступление подвела. Из-за него. Так вот, значит, как меня за него наказать решили!

Вспомнив всю эту череду препятствий, которую они выстроили передо мной на пути к такому финалу, я почувствовал себя готовым к куда большим преступлениям. Как же они, наверное, развлекались, наблюдая за тем, как я буквально из себя выпрыгивал, чтобы преодолеть их — одну за другой! Им мало было просто нанести мне такой удар — они дождались момента, когда я твердо уверовал, что самое страшное уже позади. Что мы с Татьяной можем начинать … нет, продолжать нашу счастливую и уже вечную жизнь.

И они уничтожили эту жизнь, для того чтобы поставить на место окончательно зарвавшегося с их точки зрения хранителя? Они ради этого лишили человека права самому выбирать, что в его жизни важно? Того самого права выбора, которое в основу нашего отношения к человечеству положено?

Я до сих пор не знаю, о ком думал тогда. О тех, кто принял это решение? О тех, кто его исполнил? Обо всех них, вместе взятых? Я просто чувствовал глубокую отчужденность от когда-то родных пенат и коллег, которую начал испытывать уже давно, на земле.

Непрошено нахлынули земные воспоминания. Первое онемение после разговора с Татьяной прошло, и я по-настоящему ощутил силу нанесенного мне удара. Но те же самые воспоминания меня и на плаву удержали — ударов в них хватало, но если жизнь на земле чему и научила меня, так это выдерживать их. И возвращать. С процентами.

Нужно возвращаться. Нет, не на землю. К работе хранителя. Мне и раньше случалось контакт с Татьяной терять. Не так радикально, правда. Но тем лучше — сложные задачи мне всегда больше нравились.