— На какую дичь идет?

— Она охотнее смотрит только на то, что на столе, — как-то загадочно и кратко ответил Михаил Александрович. — Собака не моя… Ничья она, а живет на нашем дворе, ее ребятишки кормят. А чтобы не было скучно одному, вместо товарища беру ее… А что, у вас тоже охотничьей собаки нет? — поинтересовался он.

— Я просто прогуляться вышел… Надоело все время дома сидеть, — отвечаю ему.

Некоторое время мы молчали. Я начал беспокоиться: «Может, он не хочет идти со мной?»

— Далеко ли вы путь держите? — осторожно выпытываю у него.

— Каждый раз я забираюсь в разные (места. Сегодня хочу побывать в Мушаранах. Сказывают, леса там особенно крупные… А вы не хотите, что ли, пойти со мной? — спросил он как бы с тревогой в голосе.

Я понял: друг мой не против побродить вдвоем.

— Вместе так вместе, — облегченно вздохнул я.

К рассвету мы были в Мушаранах. И впрямь — деревья здесь рослые, толстые, как пивные бочки, сосны с седыми верхушками стоят, обнявшись крупными кривыми сучьями.

Посматривая кругом и размышляя о разном, я шел на некотором отдалении от Шырчыка Микале.

Под ногами сплошным красным ковром расстилалась спелая брусника. Взяв ружье на плечо, я занялся ягодами. Неожиданно прямо у меня из-под носа с шумом поднялся глухарь и, пролетев в сторону моего друга, тоже с шумом сел на дерево.

«Михаил Александрович, наверное, его слышал», — подумал, я, а сам, посматривая на каждую верхушку, стал подкрадываться. «A-а, вот он где!»

Глухарь сидел на толстом сучке и, вытянув шею, вертел головой.

Я выстрелил. Птица свалилась, взмахнула раза два крыльями и замерла.

«О-о, с гуся будет. Только не белая и не серая, а черная, с переливающимся блеском», — любуясь птицей, обрадовался я и крикнул:

— Э-гей!

— Я тут, — услышал в ответ. Оглянулся: всего шагах в десяти из-за сосны показался Михаил Александрович. Но в его глазах я не заметил ни радости, ни зависти.

— Почему не стрелял? Не успел подойти, что ли? — спросил я товарища.

— Наверно, одновременно выстрелили, — с безразличием ответил он, а сам достал папиросу и закурил.

— Так, значит, оба стреляли? — повторил я.

— Выходит, так.

— Коли так, то «медведя» пополам, — говорю. Ведь и раньше с одним товарищем я не раз одновременно стрелял по пролетавшим мимо нас тетеревам. Просто он не слышал моего выстрела, а я — его. Только оставшиеся в стволах пустые гильзы убеждали нас в этом.

— Пополам, говоришь? Нет уж, твоя добыча — тебе, а у меня — своя, — отказался Шырчык Микале, выпуская густой дым изо рта.

— Что же, пусть будет так, — и я положил глухаря в рюкзак.

Больше нам ничего подстрелить не удалось. Правда, несколько тетеревов мы подняли, но стрелять по ним было несподручно.

Пообедав на маленькой полянке, мы легли на увядшую траву. Я снова напомнил о глухаре:

— Может, распотрошим птицу и поделим?

— О, нет, глухарь — твой!.. — категорически отрезал Шырчык Микале. Я и на этот раз не стал настаивать…

Вечером, возвращаясь обратно, я завел его в густой ельник возле маленькой речки Чернушки, откуда всегда уходил с удачей.

— Вот что, друг, ты устройся тут, — показываю ему на замшелую колодину. — Сиди тихо, собаку попридержи. А я вот сяду за этой елкой и буду манить рябчиков.

Он сел на указанное место, а собака свернулась в клубок у его ног. Я скрылся за елку и стал насвистывать. Услышал ответный свист. Успел просвистеть раза два — и рябчик, прилетев, сел на нижний сучок ели, обращенный к Шырчыку Микале. Вытянул шею и засвистел.

Я замер, жду выстрела. Но вместо этого услышал только «щелк», а птица, махнув крыльями, стремительно улетела. «Видимо, ружье дало осечку», — решил я.

— Запоздал, что ли, с выстрелом? — спросил я, выходя из укрытия.

— Хороший получился «выстрел». Давно такого случая ждал, — ответил он, а лицо сияет, как у самого удачливого охотника. — Пойдем дальше, иначе ночь нас застанет.

К закату мы выбрались на опушку. Сели отдохнуть около реки Нольки. Шырчык Микале снял рюкзак, развязал его и вытащил две задние заячьи лапки. Выставив их так, чтоб были видны из-под завязки, снова надел рюкзак. Я смотрел на все это молча, не понимая, что он делает.

— Эти заячьи лапки я давно ношу с собой. Их мне подарил знакомый охотник, — объяснил он.

— А лапки-то зачем выставил?

— Зачем?.. Пусть люди позавидуют…

«Вон каков он, этот односельчанин моего соседа. Загадочный охотник!» — удивился я.

Мы уже приближались к городу, и я снова напомнил Михаилу Александровичу о глухаре:

— Охотники и ходят вместе, и добычей всегда делятся.

— Нет, нет! — отрезал он. — Мы друг другу ничем не обязаны!

Через минуту он расстегнул. фуфайку:

— Вот чем я охочусь на дичь и зверей, — он показал фотоаппарат. И мне все стало понятно. — Приходи ко мне послезавтра вечером, только обязательно, — и он стал пояснять мне, где живет и как до него доехать.

Я-то уж знал его дом и ту дверь, из которой он выходил в это раннее утро, но промолчал.

Как мы условились, я навестил Шырчыка Микале. В тот вечер, уже перед самым моим уходом-, он вручил мне пакет:

— Посмотришь, только не здесь, а дома.

В пакете оказались два фото. На одном был я с подстреленным глухарем. Внизу — надпись: «Пусть это будет Вашим последним трофеем». На втором снимке — елка, а на ней — рябчик.

С тех пор и я тоже стал ходить на охоту с фотоаппаратом. А мой сосед так и не дождался заячьей лапки.

НА ОЗЕРЕ ШАП

Перевод А. Докукина

Ночи похолодали. Земля по утрам кажется покрытой белым полотном. Это выпадает иней. Перелетные птицы покинули места гнездовья и улетели на зиму в теплые края. Только утки еще не расстаются с привычными озерами. Они будут у нас почти до ледостава.

Я собрался на озеро Шап поохотиться на уток. Впереди бежит собака Тобик. Утренний воздух свеж, дышится легко. Меня бодрит.

Озеро Шап лежит в лесу, километрах в трех от тракта Йошкар-Ола — Кокшайск. Я часто окликаю собаку, чтобы она не погналась за каким-нибудь зверьком. Тобик подбегает ко мне и смотрит выжидательно. «Зачем, мол, ты меня позвал?» — читаю