Это действительно был русский царь Петр I. Петру было тогда двадцать шесть лет. Жизнь казалась ему невероятной и интересной. Вырвавшись из патриархальной лапотной России с ее древними устоями, отсутствием цивилизации, он жадно впитывал в себя все знания. «Что это такое?» — по каждому поводу спрашивал Петр. «Я хочу это видеть». И рассматривал, пока не докапывался до истины.

В Европе Петра удивляло все. «… И о том дивимся, что на таких холмах в Москве у вас такая грязь… А мы здесь и ниже воды живем — однако сухо…» — писал в письме Петр.

По приказу Петра Василий Волков вел дневниковые записи.

«В Амстердаме видел младенца женска пола, полутора года, мохната всего сплошь и толста гораздо, лицо поперек полторы четверти, — привезена была на ярмарку. Видел тут же слона, который играл минуветы, трубил по-турецки, стрелял из мушкета и делал симпатию с собакою, которая с ним пребывает, — зело дивно преудивительно…

Видел голову сделанную деревянную человеческую, — говорит! Заводят, как часы, а что будешь говорить, то и оная голова говорит. Видел две лошади деревянные на колесе, — садятся на них и скоро ездят куда угодно по улицам… Видел стекло, через которое можно растопить серебро и свинец, им же жгли дерево под водой, воды было пальца на четыре, — вода закипела и дерево сожгли.

Видел у доктора анатомию: вся внутренность разнята разно, — сердце человеческое, легкое, почки, и как в почках родится камень. Жила, на которой легкое живет, подобно как тряпица старая. Жилы, которые в мозгу живут, — как нитки… Зело предивно…»

Не зная сна и усталости, царь Петр ходил со свитой по Амстердаму. Вот что писал в дневнике о посещении Фредерика Рюйша Яков Номен: «…Особенно понравилось ему в анатомическом кабинете профессора Рюйша, — он так восхитился отлично приготовленным трупом ребенка, который улыбался, как живой, что поцеловал его. Когда Рюйш снял простыню с разнятого для анатомии другого трупа, — царь заметил отвращение на лицах своих русских спутников и, гневно закричав на них, приказал им зубами брать и разрывать мускулы трупа…»

Посещение Фредерика Рюйша царем Петром I произвело на анатома сильное впечатление. Было в молодом Петре что-то дикое, необузданное, животное… Но в то же время изумляла тяга его к углубленному познанию всего, что было ему интересно. Он останавливался у каждого препарата и спрашивал: «Что это такое?»

Но односложный ответ его не устраивал, он хотел проникнуть в суть предмета, задавая точные и коварные вопросы сопровождавшему его Рюйшу. И Рюйш со свойственной ему прямотой отвечал на них, а если не желал отвечать, то несмотря на то что перед ним государь, говорил, что сие является тайной, которую он открывать не будет. Петр бросал на него пронзительные взгляды, так что Рюйш содрогался внутренне. Перед ним был человек, который не боится ничего, и ничто не может его остановить.

Еще больше подтвердились его наблюдения, когда подданные Петра по его приказу стали зубами рвать мясо и артерии мертвеца. Рюйш, не зная языка, поначалу изумился, не понимая причины столь странному поведению гостей. Но потом переводчик объяснил ему, что Петру показалось, что подданные его с неприязнью смотрят на препарированный труп, а сие трупоядство только профилактика для их же пользы. Труп был испорчен, но Рюйш не стал возмущаться по этому поводу и требовать материальной компенсации. Чего доброго, Петр тут же ударом огромного своего кулака уложил бы кого-нибудь из своих подданных, оставив его вместо покусанного трупа. Насколько за столь короткий промежуток времени узнал его Рюйш, Петр был на это способен.

Когда гости ушли, Фредерик Рюйш долго не находил себе места. Он вдруг ясно осознал, что встреча эта не была случайной, что она непременно будет иметь продолжение, что с этого момента жизнь его переменится… Вот только в какую сторону — Рюйш еще не догадывался.

Последние слова:

— Наконец-то я услышу настоящую музыку.

Иоганн Себастьян Бах

Я поставил точку и, потягиваясь, поднялся из-за компьютера. Было два часа ночи. Я не чувствовал усталости, скорее — опустошенность. Прилег на диван, вытянув ноги, и долго смотрел в потолок. В голове крутились разные мысли: Марина, Фредерик Рюйш, Антон с Дашей, жена, отдыхающая в Феодосии. Все они, казалось, живут в моей голове и уживаются же как-то. А я сам как уживаюсь с ними со всеми? Я снова вспомнил о Тайне, о которой спрашивала меня Марина. Странно, но когда-то в юности я как раз и стремился к познанию этой самой Тайны, которой обладают сильные мира сего. К познанию… Я еще полчаса лежал и думал об этом главном, к чему стремился всю жизнь, но со временем позабыл свою цель.

— Господи, как хочется курить, — вдруг сказал я почему-то вслух.

Эта мысль даже не успела прийти мне в голову, а я ее уже высказал. Неудивительно — ночь, а ночью все выглядит иначе — во много раз острее, и мысли ночами приходят в голову странные. Может, Марина оставила сигареты в кухне?

Я поднялся с дивана и, стараясь не шуметь, направился в кухню. Уже почти двадцать лет как я бросил курить, и не тянуло, и не думал об этом, а вот сегодня что-то случилось.

В кухне было темно, я зажег свет. Пачка «Мальборо» лежала на столе. Я вскипятил себе чаю, сел за стол и, предвкушая блаженство, закурил свою первую за двадцать лет сигарету. Ну и гадость! Курил я не взатяжку, но и так было противно. Дверь вдруг открылась, и в кухню вошла Марина.

— А вы курите? — увидев меня с сигаретой, удивилась она.

— Балуюсь, решил вспомнить молодость… И вот сижу и думаю, неужели она вся была такая на вкус, как эта сигарета.

— А я ваши книжки читаю, интересно, — сказала она, садясь напротив.

— Ты знаешь, я думал над твоим вопросом по поводу того, что есть на свете самый главный вопрос, на который знают ответ люди, поднявшиеся до определенных вершин. Он действительно существует. Просто я забыл о нем, а ты мне напомнила. В молодости я хотел стать писателем, чтобы прийти к нему, чтобы встать над всем. И вот когда ты задала мне его, я вдруг понял, что это то, к чему я стремился всю жизнь, но о чем забыл. Человек всю жизнь поднимается по своей лестнице, но у каждого есть свой предел. Я посещал литературное объединение с молодыми людьми, на первый взгляд значительно одареннее меня. Их хвалили, ставили в пример. Но сейчас, оглядываясь назад, я вижу этих теперь уже немолодых людей, которые так и остались в литературе на уровне отличников литературного объединения. Хотя некоторые и продолжают писать, но они не смогли подняться. Или другие, которые писали много, легко, первыми выпустили по книжке, вступили в Союз писателей… и все. Больше одной-двух книг они не написали. Рост их прекратился. Они так и умрут на этом уровне: у них нет перспектив. Но есть другие, — их не так много, — которые движутся вперед, выпускают книгу за книгой, получают литературные премии, их ценят коллеги… Когда остановится их рост, никто не знает. С другой стороны, все это движение может ничем не закончиться, но у них есть перспектива и есть шанс.