Все началось, думает она, направляясь по улице и сжимая распухший кошелек, с ужасной цепочки совпадений. Если бы она в тот день не отправилась к Монике. Почему она пошла? В чем было дело? Оказалась в том районе, давно не виделись, уже месяц, с тех пор, как Джо объявил на Гиллертон-роуд, что Моника беременна. Ифа посмотрела на Монику, когда он это сказал, потому что Моника всегда говорила, что не хочет детей. Никогда-никогда, говорила она. Моника сидела на диване, очень прямо, ее рука лежала в руке Джо, на лице ничего не отразилось, когда родители принялись шумно их поздравлять.

И вот Ифа зашла к Монике и увидела, что сестра, бледная, скрючилась и юбка у нее темная и тяжелая. Ифа побежала вниз, к хозяину дома, вызвать «Скорую». Она поехала с Моникой в больницу, стояла у постели, держала сестру за плечо, когда той становилось особенно больно, говорила: «Мне так жаль, Мон, так жаль» – и вытирала сестре слезы своим платком, а когда тот совсем промок, стала вытирать концом шарфа. Когда приехал Джо, пробежал через все отделение, Ифа ушла и села в автобус, за окнами бежал Лондон, но она видела только, какой он яркий, и в этом суть жизни, но и смерти тоже. Моника сказала: «Не смотри, не смотри, это к несчастью». Но как Ифа могла не взглянуть? Как она могла позволить медсестре унести его, как будто оно было ничем, как будто не было человеком, которого толком и не случилось? Ифа подумала, что кто-то должен посмотреть на него и сказать: «Да, ты было, я тебя видела, ты существовало. Просто недолго».

Когда Ифа на следующий день вернулась в больницу, эти мысли так и крутились в голове, и она хотела рассказать Монике, как оно выглядело. Хрупкий изгиб спины, невыносимое совершенство сжатых пальцев. Но то, что ей предстало в палате, оказалось совсем иным. Мать разместилась на кровати с сумкой, шарфом, перчатками и всякими свертками вокруг и как раз говорила:

– …никто не знает, а он носил его на шее на цепочке всю оставшуюся жизнь, под одеждой.

Отец стоял у окна, смотрел наружу, его явно завораживали вращающиеся серебристые вентиляторы в шахтах на крыше больницы. Джо сидел на стуле рядом с кроватью, склонившись вперед, держал Монику за руку.

Сама Моника лежала, откинувшись на несколько подушек. На ней была пижамная куртка с висячими атласными бантами и кружевом на рукавах. Волосы были, как она выражалась, «в порядке»; Ифа задумалась, кто принес бигуди и фен. Кто-то должен был, думала она, в больницах такое не держат. А может, держат.

Гретта кормила Монику супом, с ложечки.

– Умница, – сказала она между двумя ложками, прежде чем продолжить рассказ.

Ифу она никак не поприветствовала, просто повернулась и воскликнула:

– Погляди-ка на сестру! Разве она не молодец?

Отец сказал в сторону окна:

– Уходим через девять минут.

Моника, отмахнувшись от ложки, поднесенной Греттой, чуть поморщилась и улеглась обратно на подушки. Гретта склонилась вперед, потрогала пальцами ее лоб, спросила Монику, не больно ли той, не сходить ли за сестрой?

Ифа помнит, что было дальше, так ясно, словно это показывают на каком-то маленьком внутреннем экране. Она отвернулась от матери и сестры, вечно исключенная из их тесного союза, и ее взгляд упал на пальто Моники, висевшее на стуле. Красивое пальто Моники, воскресное, темно-синее, с отделкой из каракульчи и петлями галуна вокруг пуговиц. Ифа сама сняла его с крючка в прихожей, когда санитары со «Скорой» несли Монику вниз по лестнице. Думала, вдруг Моника замерзнет, вдруг оно ей понадобится. Джо гладил Монику по руке, Гретта облизывала ложку, Роберт по-прежнему смотрел из окна, а Ифа думала: каракульча… ей что, никто не говорил, что ее делают из шкурок недоношенных ягнят? Карманы пальто, заметила Ифа, тоже были отделаны волнистыми, запутанными, немыслимо мягкими узелками.

Ифа перевела глаза с пальто на Монику, бледно возлежавшую на подушках, потом обратно. Родители начали собираться: сумки, контейнеры с едой.

Между людьми, которые долго жили в одной комнате, возникает некий невидимый космос. Если спать с кем-то рядом, ночь за ночью, дышать одним воздухом, ваши сны, ваши бессознательные жизни сплетаются, электрические цепи умов пролегают совсем рядом, обмениваются информацией без участия речи.

Ифа посмотрела на сестру, потом на пальто – и вдруг поняла. У нее в мыслях не было и тени сомнения. Она не могла поверить, что вчера не догадалась, но тогда, среди шока и паники, она толком не могла соображать. От ясности она вся зазвенела: это не было выкидышем, не было случайностью. Ифа поняла. Мозг развернул сведения и выложил перед ней. Моника сама все это с собой сделала.

Родители попрощались – девять минут, судя по всему, истекли. Монику несколько раз обняли, разыгралась небольшая драма, когда Гретта не смогла найти свой шарф. Его обнаружили под кроватью и вернули на место.

Ифа так и стояла возле двери, и знание переполняло ей грудь, словно астма. Когда Гретта наклонилась, чтобы в последний раз обнять Монику, Моника взглянула поверх материнского плеча на Ифу.

Ифа встретилась с ней глазами. Сестры долгую секунду смотрели друг на друга, потом Моника прикусила губу. На ее щеках проступили цветные пятна, и, когда Джо поднялся со стула, чтобы проводить Гретту и Роберта до выхода, Моника вытянула руку, пытаясь его остановить.

– Не уходи, – сказала она. – Останься со мной.

Джо поглаживал ее руку и говорил, что его не будет всего минутку, но Моника не унималась.

– Не ходи, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты остался.

– Но Ифа же здесь, – ласково ответил Джо, снимая ее пальцы со своего рукава. – Все будет хорошо.

И они внезапно остались одни.

Что сказать? Ифа не знала. Кто должен заговорить первым? Каковы правила в таких обстоятельствах? Какая-то ее часть хотела сказать: это не мое дело, это твоя жизнь, твой выбор, я тебя не выдам. Другая готова была выпалить: Мон, как ты могла, зачем, а как же Джо?

Моника не собиралась говорить, Ифа это понимала. Ее взгляд скользнул прочь, к потолку, подбородок слегка поднялся, губы сжались. Это выражение лица Ифа знала очень хорошо – не столько вызов, сколько отвага. В этот миг Моника собиралась с силами, призывала всю свою мощь, Ифа это понимала. Моника отбросила волосы назад, смахнула с рукава невидимую пушинку, взгляд ее был устремлен в окно. Ифа развернулась, вышла за дверь и быстро двинулась по коридору. Ей казалось, что ее преследует стая животных, которые лают и кусают за пятки. Если идти достаточно быстро и уйти далеко, от них можно сбежать, можно не дать им вонзить зубы в свою плоть.

На углу Гиллертон-роуд Ифа поворачивает налево. Она прикрывает глаза рукой, проверяя, не едет ли кто, и ее на мгновение изумляет машина, мчащаяся на нее справа. У двери телефонной будки она останавливается, словно хочет перевести дыхание, но ей просто хочется стереть полоски пота с линии роста волос, с верхней губы.

Когда Гейб подходит к телефону, голос у него ровный и далекий. От этого она так теряется, что слышит, как второй раз говорит в трубку: