— И сколько он проработал в ивановском угрозыске? — уточнил Гуров, мысленно анализируя услышанное.

— Года три, пока не произошло то ДТП… Вам об этом уже рассказывали? — закуривая, сокрушенно вздохнул Роман Янович.

— Ну, так, в общих чертах… — Гуров изобразил рукой неопределенный жест.

Понимающе кивнув, Васин пояснил, что он и сам-то очень многого не знает. Известно ему лишь то, что Давишин в тот день возвращался домой от родителей жены, которые проживали в селе Бурундуки. Стояла отличная летняя погода, и ничто не предвещало беды. Но когда он был уже в паре километров от Ивановки, у него что-то случилось с машиной — скорее всего, отказали тормоза, и он кувырком улетел под откос. Оказавшиеся неподалеку случайные свидетели поспешили к нему на выручку и с большим трудом извлекли опера Давишина из груды искореженной жести. Он был в ужасном состоянии: несколько переломов конечностей, несколько обширных рваных ран, изувеченное лицо — почти полностью был оторван нос. Из артерии на предплечье струей била кровь. Благо среди добровольных спасателей оказался тот, кто имел элементарную медицинскую подготовку. Его усилиями был наложен жгут, и немедленная смерть от кровопотери миновала. Прибывшая «Скорая», с учетом состояния потерпевшего, минуя ивановскую ЦРБ, помчалась напрямую в Иркутск.

По словам экс-сыщика, для всего района случившееся с Давишиным стало большим потрясением. В районную больницу из сел приезжали целые делегации, чтобы сдать кровь для его спасения. Кто-то ездил даже в Иркутск и пытался попасть в недавно открывшуюся новую клинику травматологии. Но к оперу, помещенному в реанимационное отделение, никого не пустили. Только спустя три месяца, уже осенью Давишина выписали из больницы. О том, что с ним случилось, напоминали только рубцы и шрамы. На лице ему пришлось делать тотальную пластику, из-за чего он в чем-то даже перестал походить на самого себя. Из-за сильной травмы гортани изменился даже голос. Кроме всего прочего, в памяти появились серьезные провалы. А еще явственно давал себя знать посттравматический синдром — у Давишина появились какая-то обостренная мнительность и вспыльчивость по пустякам.

Вернувшись домой, он в первый же день из-за чего-то в пух и прах разругался с женой, объявил ее шлюхой, хотя до этого безмерно любил и души не чаял. Своих законных детей объявил «нагулянными», после чего собрал свои вещи и документы и ушел жить на частную квартиру. На следующий же день Давишин пришел на работу, припадая на ногу и опираясь на палочку. На вопрос начальника РОВД, не собирается ли он писать рапорт и выйти на пенсию, Давишин ответил категоричным отказом. Сказал, что собирается приступить к делам немедленно, хотя еще не закончился реабилитационный период. По его словам, так ему было легче пережить распад семьи (он сообщил начальству, что некто ему поведал об изменах жены, пока он лежат в клинике), да и войти в рабочее русло будет куда легче, чем просто сидя дома.

На первых порах ему и в самом деле пришлось очень непросто. Из-за травмы он не помнил элементарного, и чему-то его пришлось учить с нуля. Но он явил недюжинное упорство и очень скоро наверстал забытое. С жаром взявшись за работу, для начала он сосредоточился на экономических преступлениях. И здесь его ждал большой успех. Алексей Давишин с ходу раскрыл крупное хищение в структуре муниципального ЖКХ, поймал на получении взятки и крупномасштабном хищении бюджетных средств начальницу районного отдела образования, а потом и вовсе покусился на «святое» — разоблачил зама главы района, который умело потрошил бюджетные средства, выделенные на ремонт дорог.

Это сразу же было замечено на областном уровне, и его повысили в звании до майора. Понятное дело, травма головы все еще иногда давала себя знать — он мог забыть, о чем вчера разговаривал с тем или иным человеком. Но уже к весне Давишин полностью оправился от последствий ДТП, в полной мере войдя в курс дел. Впрочем, хорошо знавшие его до той злополучной аварии не могли не отметить, что характер опера Лехи переменился в весьма изрядной мере. Будучи веселым и жизнерадостным, простецким и отзывчивым, теперь он стал каким-то недоверчивым, замкнутым, холодным и даже эгоистичным. Его бывшая жена, пару раз безуспешно попытавшись достучаться до разума и совести экс-супруга, по весне вышла замуж за другого и уехала с ним куда-то очень далеко. А Давишина через какое-то время перевели работать в соседний Кедровский район начальником угрозыска, по поводу чего в Ивановке никто не загрустил, не закручинился.

Нынешний Давишин мало у кого теперь вызывал симпатии и приязнь. Менее чем за год о том, каким он был ранее, забылось везде и всюду. Теперь это был расчетливый службист, одержимый карьерными настроениями. О своих бывших подопечных по сельскому участку и родителях жены он ни разу даже не вспомнил, выезжая в села лишь по служебной надобности. И если кто-то вдруг по старой памяти подходил к нему, он этого человека предпочитал «не узнавать». Впрочем, пойдя на повышение в Кедровом, Давишин лучше никак не стал. Скорее, наоборот. Менялся он только в худшую сторону. По слухам, доходившим до Ивановки, в Кедровом Давишина многие не то что не любили, некоторые даже откровенно ненавидели. Жесткий службист и формалист, для которого форма всегда была выше содержания, евший поедом подчиненных за каждый формальный пустяк, для некоторых областных начальников стал чуть ли не образцом требовательности и служебного рвения. Поэтому всего через год или два он дорос до замначальника кедровского РОВД, еще через год, получив подполковника, возглавил его.

— Скажите, Роман Янович, а вы не припомните, какие дела расследовал Давишин незадолго до ДТП?

Бывший опер, рассмеявшись, укоризненно покачал головой:

— Лев Иванович! Прошло-то более двадцати лет с той поры! Что я могу помнить при своем склерозе?! Хотя… Одно дело запомнилось. Да, серьезное было дело. Очень серьезное! Какие-то подонки устроили групповуху с молоденькой девчонкой, она только школу окончила. Собиралась поступать в МГУ… И, кстати, поступила бы — и умница была, и красавица. Вечером — солнце только село — всего на пару минут пошла к подруге и исчезла, как в воду канула. Искали ее всем городом. Нашли только на третий день истерзанной — живого места на теле не осталось — и заваленной кучей камней. Этим делом занялся Леха и почти сразу же установил подозреваемых. Это сын хозяина здешней торговой сети Вульпагин — даже сейчас его фамилию помню — и двое его дружков, Фипиков и Бурчук, тоже из зажиточных семей. Их задержали, но парни ушли в «несознанку». Вроде того, это не мы — и все тут! Я, конечно, утверждать не берусь, реально ли они были виноваты, но Давишин расследовать до конца это дело не успел из-за того проклятого ДТП. Леху увезли в больницу, подозреваемых отпустили под подписку. Ну а тот опер, что довел расследование до конца, нашел других подозреваемых. Незадолго до этого случая на свободу вышел мужик, отбывавший срок по сто двадцатой. Вот его и взяли, а с ним в придачу одного местного недотепу-алкаша. Я уж не знаю, как тому моему коллеге удалось их «расколоть», но они признались в насилии и убийстве той девочки. Бывшему сидельцу дали пятнадцать лет «строгача», с учетом судебного соглашения, — так-то ему, с учетом рецидива, «светило» пожизненное. А его подельнику «припаяли» двенадцать лет общего.