Apec? Ну и имя!

— А вам, синьора? — Apec обращается ко мне. Теперь, с животом, я часто слышу это непривычное «синьора».

— Горячий чай и… у вас есть макаронная запеканка?

— Конечно, — отвечает Apec. — И вам тоже, профессор?

— Почему бы нет? — отвечает Лия.

Профессор?!

— Что вы преподавали?

— Латинский язык.

Никогда бы не подумала, ей больше подходит… математика.

— Здорово! — говорю я, чтобы что–то сказать. Лия смотрит на меня так, будто не понимает наречие «здорово», а может быть, просто думает о чем–то своем.

С каждой нашей встречей Лия Кантони становится любезнее. Может, ей начинает нравиться мое общество, или это я привыкаю к ее суховатой манере.

Официант с редким именем приносит нам белый чайник с чашками и две макаронные запеканки. Лия пользуется ножом и вилкой, и я делаю, как она, хотя до этого просто брала запеканку руками, — сейчас, по крайней мере, не обожгусь горячим соусом.

— Как вкусно! — вздыхаю я. — Не знаю, как я буду жить, когда вернусь домой, в Болонье так не умеют. Ада первым делом попросит макаронную запеканку.

Лия не задает вопросов, не спрашивает, кто такая Ада.

Мы едим и пьем свой чай в тишине.

— Можно ей дать? — спрашиваю я про кусочек, оставшийся на моей тарелке, Мина на него уже нацелилась.

— В порядке исключения, — отвечает Лия.

Мина довольна: кажется, ее симпатичная мордочка улыбается. Нужно задать Лие мучивший меня вопрос. Будь что будет, в худшем случае она просто промолчит.

— Лия… послушайте… я вам говорила, что пытаюсь найти хоть что–нибудь, что прояснило бы тайну исчезновения Майо, моего дяди. Вы… думаете, это как–то связано с отношениями между моей бабушкой и вашим братом?

По всей видимости, мой вопрос ее не смутил. Она ставит чашку на блюдце, вытирает рот бумажной салфеткой и отвечает:

— Отношения? Не было никаких отношений.

Как? Она сама говорила. Не могу же я рассказать ей все, что знаю от Луиджи, но, помню, и она об этом упоминала.

— Простите… вы же сами сказали, что это кольцо… — я поднимаю правую руку, чтобы показать сапфир на безымянном пальце, — принадлежало вашей маме. И что ваш брат подарил его моей бабушке. И что из–за этого вы перестали здороваться.

Лия отпивает глоток чая и наклоняется, чтобы погладить Мину.

— Молодчина, — шепчет она, может, потому, что Мина сегодня не лает.

Потом переводит взгляд на меня и продолжает:

— Мой брат был влюблен в твою бабушку Франческу, но она так и не… приняла его ухаживания. Осталась верна мужу.

Мина виляет хвостом, она нацелилась на тарелку Лии, где лежит еще половина запеканки.

— Когда твой дедушка Джакомо женился на Франческе, как я тебе говорила, из–за его крещения в нашей общине случился скандал. С ним перестали разговаривать. Они оказались… в одиночестве. Мой брат и твоя бабушка познакомились как–то ночью, когда нашей маме стало плохо и он пошел искать нужное лекарство. Твоя бабушка была очень добра, она открыла аптеку глубокой ночью и сделала все, что могла. Вот с тех пор они иногда общались. Мой брат… в какой–то момент… потерял голову. Он сам рассказал мне об этом. Сказал, что понимает ее мужа, который крестился, чтобы жениться на ней. И что он поступил бы точно так же. Что она — необыкновенная женщина. Мы с ним еще поспорили. Нашей мамы к тому времени не стало, и брат собирался переехать в Рим… из–за твоей бабушки. Чтобы больше не видеть ее.

Но… как? Как же так? А тетя Микелы? А Луиджи? Ведь Луиджи уверен: сам префект сказал следователю, что Майо — его сын.

Лия между тем продолжает:

— В городе поползли слухи. Некоторые утверждали, что они были любовниками, но Джордано убедил меня, что это ложь. Будто бы он хотел и бросил бы жену ради нее, но Франческа была неумолима, хоть ее муж и страдал от депрессии и вообще был… очень сложным человеком. Думаю, она тоже была немного влюблена в Джордано, однако никогда не изменяла мужу. Только когда Майо исчез…

Лия ненадолго умолкает.

— Что?

— Она искала его. Я знаю точно, потому что она просила у меня номер его телефона в Риме, это было дня через три после исчезновения Майо. Внезапно она стала такой… беззащитной. Пришла ко мне рано утром. Я узнала про Майо из газет. Ничего не спрашивая, дала ей номер Джордано, а на следующий день приехал он сам. Он прожил у меня неделю. Я думаю, он дал понять коллегам, что Майо — его сын, ведь он принимал самое активное участие в поисках. Ради нее он был готов на все.

Лия смотрит не на меня, а на Мину, которая преданно заглядывает ей в глаза.

Так вот откуда эти слухи: Кантони сам дал понять, что они были любовниками. Значит, у Майо и Альмы один отец.

— Мой брат любил ее всю жизнь, — продолжает Лия. — Когда Джакомо застрелился, брат приехал в Феррару. Был июль, он отдыхал с семьей, но кто–то сообщил ему, и он поспешил сюда. Он был просто потрясен этой историей, старался помочь Франческе в практических делах: похороны, документы. Сказал мне, что Франческа — женщина всей его жизни, и он не может оставить ее одну в такой ситуации… сын пропал, муж покончил с собой… Полагаю, он надеялся, что со временем она… но Франческа знала, что тяжело больна. Джордано приезжал в Феррару каждую неделю, чтобы повидать ее. Я думаю, он подарил ей кольцо в больнице, перед ее смертью, в последний раз, когда они виделись. Ты ведь знаешь, что она сгорела за два месяца? Ее дочь в то время ходила словно привидение. Жила одна, и я видела, как она приходит и уходит глубокой ночью или рано утром, часто с какими–то подозрительными типами. Мне кажется, Джордано втайне помог ей: это он сообщил в полицию и карабинерам, иначе она могла бы попасть в серьезный переплет…

Бедная Альма! Как же одиноко ей было!

Странно, но Мина сегодня не лает.

К счастью, Лия продолжает свой рассказ и ни о чем меня не спрашивает.

— Мне следовало быть добрее к твоей бабушке. Никто не проявил участия, все бросили ее одну. Мне понадобилось немало времени, чтобы понять это. Ее… осуждали за выбор, сделанный Джакомо. И потом, эта история с Джордано. Но ее вины не было ни в том, ни в другом случае. Я сожалею, что не помогла Альме, когда она в этом нуждалась. Девочка осталась одна, и я могла бы помочь ей: мы жили напротив, но я была еще молода. Джордано просил меня об этом, а я отказалась.

Лия поднимает на меня глаза, но я не могу понять, что они выражают. Ее лицо спокойно. Кажется, она выше всего земного и далека от всего земного.

— Но угрызений совести я не чувствую, это ни к чему, — поясняет она, слегка пожав плечами. — Нет, не получишь, — обращается она к Мине, повысив тон, и накрывает салфеткой остатки запеканки на тарелке. — Ей вредны молочные продукты, — объясняет мне свой отказ, — а тут и сливки, и масло, и бешамель, поэтому так вкусно.