Руфь сидела так, что могла наблюдать всякое движение Салли. И хотя она специально ни за чем не следила, поскольку тело ее было утомлено, а мысли заняты совсем другим, но эта сцена отпечаталась у нее в памяти так прочно, что вспоминалась в точности спустя многие годы. Теплый свет наполнял все уголки кухни, контрастируя с полутьмой салона, освещенного единственной свечой, свет от которой пропадал в тяжелых складках штор, в темных пятнах ковра и мебели.

Полная суетливая фигура, чрезвычайно опрятная, врезалась в память Руфи. На Салли было распространенное в этом графстве старомодное платье: юбка из полосатой полушерстяной ткани, столь короткая, что не скрывала крепких икр в шерстяных чулках, и свободный, пошитый из красного ситца жакет, именуемый в здешних местах «блузой». Костюм Салли завершался белыми как снег холстяными передником и чепцом.

Пока Салли готовила чай, мисс Бенсон помогла Руфи снять дорожную одежду, и та инстинктивно почувствовала, что Салли поглядывала на них, хотя и была занята. При случае служанка вставляла и свое словечко в разговор, и эти короткие фразы произносились тоном равной, если не старшей в доме. Она отбросила церемонное «вы», которым приветствовала мисс Бенсон по приезде, и теперь спокойно и привычно обращалась к ней на «ты».

Все эти подробности Руфь бессознательно запоминала, но они всплыли в ее памяти только потом, спустя долгое время. Теперь же она была утомлена и подавлена. Даже чрезвычайная доброта хозяев угнетала ее. Но сквозь черный густой мрак она различала одну светлую, как маяк, точку, на которой останавливала свой взор и которая выводила ее из глубокого уныния, — это была мысль о малыше.

Мистер Бенсон так же ослабел после дороги, как и Руфь, и потому молчал все время, пока шли суматошные приготовления к чаю. Руфь принимала его молчание с большей благодарностью, чем поток слов мисс Бенсон, хотя и чувствовала всю ее доброту. После чая мисс Бенсон отвела Руфь наверх в приготовленную для нее комнату. Застланная канифасовым бельем постель белела на фоне выкрашенных зеленой краской стен и напоминала цветом и чистотой подснежник, а натертый темно-коричневой мастикой пол вызывал в памяти чернозем, из которого этот цветок поднимается. Когда мисс Бенсон помогала раздеться бледной, утомленной Руфи, ее голос звучал уже не так громко и торопливо. Тишина наступающей ночи принудила мисс Бенсон вести себя мягче и нежнее, и благословение, произнесенное ею вполголоса, прозвучало, как молитва.

Мисс Бенсон сошла вниз и увидела, что ее брат читает пришедшие за время его отсутствия письма. Она тихо прикрыла дверь в кухню и, достав серый шерстяной чулок, села возле Терстана и принялась вязать. Она не глядела на работу, а всматривалась в огонь, и только позвякивание спиц нарушало тишину комнаты, смешиваясь с таким же однообразным стуком самопрялки.

Мисс Вера ждала, что Терстан заговорит первым. Она любила вглядываться в свои чувства и обсуждать их, находя в этом определенное удовольствие, однако ее брат боялся и избегал подобных разговоров. Бывали случаи, когда чувства мистера Бенсона, всегда серьезные и иногда болезненные, прорывались наружу, становились необузданными, неудержимыми и заставляли его говорить. Но обычно он старался сохранять хладнокровие, опасаясь, что потом придется пожалеть об этих минутах, или из страха перед неизбежным после такого взрыва утомлением. Мистер Бенсон целый день только и думал о Руфи, но в то же время боялся, что сестра заговорит о ней. Поэтому он продолжал читать или, лучше сказать, делал вид, что читает, хотя на самом деле едва ли видел письмо, лежавшее перед ним. Его выручила Салли, с шумом распахнувшая дверь, и это не говорило ни о мягкости ее характера, ни о хорошем расположении духа.

— И долго пробудет у нас эта женщина? — спросила она у мисс Бенсон.

Мистер Бенсон нежно положил свою руку на руку сестры, чтобы удержать ее от ответа, и сказал:

— Мы не можем точно сказать сколько, Салли. Она пробудет до родов и некоторое время после.

— Спаси и помилуй нас, Боже! Грудной ребенок в доме! Ну нет, с меня хватит. Соберусь и уйду. Я всегда терпеть не могла ничего подобного. Это хуже крыс в доме.

Салли не на шутку встревожилась.

— Но послушай, Салли, — улыбаясь, сказал мистер Бенсон, — ведь я был немногим больше грудного ребенка, когда меня поручили твоим заботам.

— Да, мастер Терстан, вы были славным, здоровым трехлетним мальчуганом.

Тут она вспомнила, что оказалась виновна в беде, приключившейся с этим славным, здоровым мальчуганом, и глаза ее наполнились слезами. Но Салли была слишком горда, чтобы утереть их передником: она «терпеть не могла, когда плачут на людях».

— Послушай, Салли, нечего толковать об этом, — заговорила мисс Бенсон, не в силах больше сдерживать волнение. — Мы обещали ей, что она сможет пожить у нас, и должны выполнить обещание. Тебе не достанется лишних хлопот, Салли, не бойся.

— Я боюсь?! Я боюсь хлопот? Да разве вы меня плохо знаете? Да я два раза на дню мыла и чистила комнату хозяина, чтобы все доски на полу были белыми, хотя их и покрыли ковром, а вы меня корите тем, что я боюсь лишних хлопот! Если вы всему этому научились в Уэльсе, то я благодарю Бога, что никогда там не была.

Салли раскраснелась от негодования, она обиделась не на шутку. Мистер Бенсон поспешил успокоить ее своим музыкальным голосом и добрым словом:

— Мисс Вера знает, что тебе все хлопоты нипочем, Салли. Но ее заботит бедная молодая женщина, у которой, кроме нас, нет никого из близких. Мы знаем, что вместе с ней прибавится хлопот, и хотя мы не говорили с тобой, но рассчитывали на твою помощь. Ты ведь никогда не отказывалась помочь нам, Салли.

— Вы вдвое умнее вашей сестры, мастер Терстан, это я вам говорю. Мальчики всегда умнее. Верно, в доме прибавится хлопот, и вы можете рассчитывать на меня. Я работы не боюсь, только нечего говорить, что ее не будет. Словно если говорить «сахар», во рту станет сладко. Некоторые обходятся с другими как с малыми детьми, а я такого не терплю. Я не про вас говорю, мастер Терстан.

— Нет, Салли, не говори так, — вмешалась мисс Бенсон. — Я отлично понимаю, кого ты имеешь в виду. Ну пусть я не права, заподозрив тебя в боязни лишних хлопот. Я не знаю человека, который бы меньше тебя их боялся. Но мне хочется, чтобы ты полюбила миссис Денбай.

— Я думаю, так и выйдет, если вы не помешаете. Но мне не понравилось, что она уселась в кресло мастера Терстана. Сидит, понимаешь ли, в кресле с подушками! В мое время такие девчонки довольствовались табуретками.

— Она устала сегодня, — сказал мистер Бенсон. — Мы все устали. Так что если ты уже управилась со своими делами, Салли, давайте помолимся.

Все трое, теперь уже успокоенные, преклонили колена друг подле друга и прочли молитву «о заблудших».

Еще не пробило десяти часов, как все лежали в постелях.

Несмотря на утомление, Руфь не могла заснуть полночи, все время мысленно возвращаясь к своему горю. Много раз она вставала, подходила к окну и смотрела на тихий, спокойный городок. Минуя его серые каменные стены, трубы и высокие угловатые крыши, взор ее устремлялся к горизонту, к спокойно высившимся при ясном лунном свете холмам.