Крики людей, суета и паника грянули почти сразу. Мужики, в доспехах или в исподнем, топтали детей и баб, вминая в грязь любую препону на пути панического бегства. Один из гридней даже принялся расчищать себе путь топором. Со стороны реки бежал объятый пламенем человек, от которого сейчас шарахнулась бы в сторону, наверное, и родная мать. Кони с пылающими гривами затаптывали своих хозяев, а исполинские языки пламени, мигом сожравшие весь вражий флот, теперь истово вгрызались в дерево случившихся поблизости домов.

— Это — что?

Хазарин, который, скорее всего, и был тем самым тарханом Илдуганом, которого они силились настичь с самого Полоцка, стоял у окна ни жив, ни мертв. Он шевелил помертвевшими губами, с которых срывались только неразборчивые слова. Собрать их хоть в отчасти понятную речь не смог бы сейчас ни Род, ни Чистый.

— А это, судя по всему, конец вашего похода.

Тверд ожидал от хазарина какой угодно реакции на свои слова — истеричных воплей, страшных проклятий, безумных наскоков с кинжалом наперевес. Но только не того, что сделал седой.

Тархан вырвал откуда-то из недр своей широкой перевязи продолговатый предмет, в неистовой пляске огненных отсветов, затопивших дом, блеснувший железом. Что это такое, кентарх понял сразу. А потому не стал дожидаться, пока седоголовый направит самострел в их сторону. Сграбастав в охапку очумело трясущего башкой и ничего не понимающего Тумана, он рванул вниз. Туда, куда давеча улетел Хват.

Сзади раздались оглушительные металлические хлопки. Тверд кожей ощутил, как мимо неслышно проносятся невидимые глазу железные предвестники смерти, с шипением и сочным стуком вгрызаясь в дерево балок, перекрытий и стен.

— Хватит, уходим, — донесся сверху голос норда.

Судя по треску, последовавшем сразу за этими словами, Хегни высадил окно, решив удалиться через него.

Собственно, никто не был против. Даже Хват.

— Да тут что, в этой засранной дыре решили собраться вместе все колдуны хренова мира?! — в его голосе Тверд различил нотки страха. Впервые в жизни.

Глава 9

Предатель

Уходящее за окоем солнце подпалило тяжелую перину облаков багровым заревом. Тускнеющее небо наполнило город влажной прохладой, и голуби, белыми искрами посверкивающие над головой, стали хорошо различимы на фоне набирающей силу темноты. Правда, на улицу, по которой шел Тверд, ночной мрак опускался с опозданием, да и вообще посещал этот закуток стольного града без особого удовольствия. Почему — становилось понятно именно сейчас, с наступлением сумерек, серость которых разгонял исполинский ревущий костер на высоченной хазарской башне.

Тем не менее, уже не обращая внимания на сие извечное зарево, в вечернее время людские жилища даже здесь, как и во всех остальных концах града, наполнялись самой насыщенной за весь день разноголосицей. Пастухи пригоняют скот с пастбищ, с криком носится ребятня, отчаянно путаясь под ногами, собачий лай, козье блеяние, стук копыт и незлобная ругань дворни — все будто специально собираются вместе, чтобы проводить светило на ночной покой. Для того лишь, впрочем, чтобы на рассвете не менее дружным гомоном встретить его приход с восхода.

Тверду сейчас до всего этого дела не было. Вряд ли он не обращал внимания на суету уходящего дня по привычке. В конце концов, мирных дней в его жизни набиралось вовсе не так много, чтобы можно было к ним привыкнуть. Просто он понятия не имел, не выйдет ли из всего, что он задумал, еще большего худа, а потому перетирал сам с собой до последнего, перебирая варианты и примеряя их на себя то так, то этак.

Ровно до тех пор, пока не очутился перед искомым подворьем. И отступать стало некуда.

— Чо надо?

Он его сразу и не заметил. Ражий детина, мало чем уступающий в обхвате взрослому быку, привалился плечом к высокому тыну и с ленивым интересом смотрел на новоприбывшего.

— Боярина.

— Иди отсель. Покудова я те свово боярина не показал, — хмыкнул детина, довольно подмигивая проходящим с коромыслами девкам.

— А ты, молодец, поди да скажи, кто пришел. Думаю, батюшка Полоз захочет меня принять.

Первыми всполошились куры. С паническим кудахтаньем, бестолку хлопая крыльями, они горохом сыпанули из-под ног. Потом дружно зашлись бешеным, задыхающимся лаем собаки, пытаясь оборвать державшие их цепи. Лишь после этого от дремотных вечерних забот отвлеклись, наконец, люди.

— Это что за оборванец?

— Зовите стражу!

— Пошлите в гридницу.

— Да что он о себе думает?

По чести сказать, Тверд в этот момент не думал ни о чем. Он просто тащил по двору упирающегося и подвывающего бугая, вывернув ему руку так, что тот вынужден был бежать впереди, согнувшись в три погибели. Что для него было, наверное, несказанно обидно. Потому хотя бы, что именно таких татей, в затасканной, заляпанной, в серой от пыли одежде и кожаной броне, верхний край которой болтался не на ремне даже, а на кое-как приспособленной верви, он и обязан был на подворье не пропускать. И потому еще, что после этого случая опоясывание мечом передвигалось снова вперед, на очень неопределенное будущее. А в особенности потому, что девки с коромыслами с куда большей охотой залились смехом не от его шутки, а когда его закрутили, изогнули, заставили чуть ли не по-бабьи взвыть от боли и, наподдав под зад, поперли в ограду.

— Это что еще такое?

Голос на удивление был чист и мелодичен. Таким бы песни петь да девок убалтывать, а не на неприятности напрашиваться.

— Смотря кто спрашивает, — сплюнул под ноги тягучий сгусток Тверд. Человек, преградивший ему путь, ни статью, ни шириной плеч не отличался. Зато по его рукам, что упирались в бока и торчали из-под закатанных рукавов узловатыми поленьями, в нем без труда можно было признать матерого бойца.

— Да ты, холоп, батогами, чай, давно не угощался?

— С чего это ты решил меня холопом кликать?

— А мне до одного места, холоп ты или закуп. Все одно такому подлому отребью никто не дозволял врываться на подворье княжьего ближника.

— Ну так мне как раз княжий ближник и надобен. Я вот сему отроку, — для наглядности дернул кверху вывернутую руку привратника Тверд, отчего тот снова взвыл, скривился лицом и приподнялся на цыпочки, — и пытался это объяснить, покуда он грубить не начал.

— За то, что он грубить начал, — брови незнакомца сшиблись на переносице, — заместо того чтобы молча наподдать под зад, ему всыпят плетей. А еще больше всыпят за то, что оказался таким никчемой. Эй, Цыбуля, Ворох, хватайте этого горе-стражника и тащите на конюшню. Что с ним делать