Желая избежать многих неприличных или волнующих тем, Дафна могла обсуждать лишь наискучнейшие научные проблемы. Пока они не спеша занимались кофе и сладостями, она болтала о коптском языке, который считался современным вариантом древнеегипетского. Хотя на нем сейчас не говорят, рассказывала она, он остается языком египетской христианской церкви. В нем используется греческий алфавит с добавлением символов для звуков, отсутствующих в греческом.

Дафна объяснила, как можно использовать его для дешифровки иероглифов. Мистер Карсингтон, нахмурившись, смотрел в свою кофейную чашку. Ей хотелось бы знать, о чем он думает. Дафна понимала, что не о коптском языке. Она подумала, о чем бы она сейчас с ним говорила, если бы он не узнал ее тайны.

— Я всегда захожу слишком далеко, — сказала она. — Майлс бы закричал: «Довольно, Дафна! У меня сейчас голова лопнет!» Если вы, мистер Карсингтон, не подскажете, я не буду знать, когда мне пора остановиться. Я все забываю, как мало людей, включая ученых, находят коптский язык таким же увлекательным, как и я. Ваша кузина мисс Сондерс — одна из этих немногих. Мы с ней вели очень интересную переписку. И много лет назад это она достала для меня несколько коптских словарей. Я тогда по-настоящему начала изучать иероглифы. — Дафна замолчала и прикусила губу. — Но это тоже не очень интересно.

— Нет, интересно, увлекательно. Значит, моя кузина Трифена достала для вас эти книги.

— И еще несколько папирусов для моей коллекции.

— Полагаю, мистер Пембрук был настолько поглощен теологией, что не имел времени на поиски словарей и папирусов для вас, — заметил он.

— Мистер Пембрук не одобрял, — сказала Дафна, стараясь говорить небрежным тоном, но без особого успеха, — моего увлечения.

— Египет вообще? — поднял черные брови мистер Карсингтон. — Я могу понять, что хочется избежать опасных путешествий, но какой вред принесет изучение языка?

— Мистер Пембрук, как и большинство особ вашего пола, не верил, что интеллектуальные занятия приличны для женщин.

— Вот как! Какое же зло он усмотрел в них, хотел бы я знать? Или ваше пристрастие к наукам он считал предосудительным? Он ревновал? Когда мы были у статуи Рамзеса, вы сказали, что это страсть, помните? Это было перед тем, как…

Она сразу же встала.

— У меня слипаются глаза, — сказала она. — Мне лучше пораньше лечь спать. Спокойной ночи.

С пылающим лицом Дафна поспешно вышла из салона в коридор, ее каюта была совсем близко. Но недостаточно близко! Она услышала его шаги одновременно с раздавшимся у нее за спиной звучным голосом.

— Какая же вы наивная, — сказал он. — Мы на судне. Как далеко вы рассчитывали убежать?

— Я не убегаю. — Она убегала, хотя и понимала, что это глупо и она ведет себя как ребенок. Она его не боялась. Она боялась себя, это себе она не могла доверять, себе, место которой было в комнате с книгами и документами, перьями и карандашами.

— Вы не трусливы, — сказал он. — Так почему вы ведете себя как трусиха?

Она была уже у двери в свою каюту. Дафна взялась за дверную ручку, и он в ту же минуту уперся ладонью в дверь, налегая на нее всем своим весом. Проход был узким, и здесь он заканчивался. Его крупная фигура, находившаяся всего лишь в нескольких дюймах от нее, преграждала ей дорогу обратно в носовую часть судна. Он не давал ей открыть дверь. Руперт не только заполнял собою все пространство, но и поглощал, как казалось, весь воздух.

— Вы имели возможность поговорить о коптах. Теперь моя очередь. Я хочу поговорить… о Рамзесе.

Она знала, что он последовал за ней не для того, чтобы обсуждать картуши фараонов.

— В этом нет необходимости, вы уже извинились. Полумрак мешал ей видеть выражение его лица, но Дафна поняла, что он улыбается.

— В самом деле? Как странно. За что же я извинялся, хотелось бы мне знать?

— Я знаю, для вас это сущий пустяк. — Дафна понизила голос, надеясь, что Лина, находившаяся в каюте, не прижимает ухо к двери. — Однако многие считают, что в высшей степени неприлично целовать лицо противоположного пола, не приходящегося близким родственником.

— О, этот поцелуй не был пустяком! Поверьте мне, у меня были пустяковые поцелуи, и это совсем другое дело. Поцелуй был…

— Я думаю, нам лучше сделать вид, что ничего не произошло, — в отчаянии предложила Дафна.

— Это было бы нечестно, — возразил он.

Пространство вокруг было совсем небольшим и с каждой секундой становилось все меньше. Дафна в растерянности смотрела на его руку, упиравшуюся в дверь. Она помнила, как легко он поймал ее, как осторожно, но твердо он держал ее голову, пока не овладел ее губами. Она помнила его сильную руку на своей спине, прижимавшую ее к нему с такой силой, что она чувствовала, как на ее живот давит его возбужденная плоть. Сейчас она погружалась в запахи мужчины: начищенной кожи сапоги мыла для бритья, помады и самого опьяняющего — сочетание запахов, присущих только одному ему, его запаха.

— Это было минутное помрачение ума, — сказала она.

— Это было восхитительное безумие, — так тихо произнес он, что она скорее почувствовала, а не услышала его, на своей шее, за ухом и глубоко, глубоко внутри, там, где прятался дьявол и пробуждал в ней невероятные и грешные желания.

— Но самое главное, это было ошибкой, мистер Карсингтон, — хрипло сказала Дафна.

Она не видела, как он придвинулся к ней, но у нее было ощущение, что он стоит слишком близко.

— Вы так думаете? В чем же заключалась ошибка? В чем мы ошибались? Мне бы следовало поступить вот так? — Он прижал к двери другую руку, заключая ее в кольцо. — Или так? — Он опустил голову и поцеловал ее в лоб.

Это было нежнейшее из прикосновений. Мир замер, и Дафна чувствовала лишь прикосновение его губ к своей коже. Она не находила слов ни в одном языке, чтобы выразить свое блаженство.

— Атак? — Он поцеловал ее нос.

Она боялась шевельнуться, боялась, что это блаженство окажется сном. Если она шевельнется, если вздохнет, оно исчезнет, как исчезали прежние сны.

— Атак? — Его губы скользнули по ее щеке.

— О… о, это… О, я не думаю…

— И не думайте. — Он поцеловал ее в губы, и она почувствовала, что тает.

Дафна прислонилась спиной к двери, она уже не чувствовала под собой ног. Она умирала от наслаждения. Это было безнравственно, но так приятно. Удовольствие владело ею, заставляя отвечать тем же, и наслаждение зрело и росло, переходя в острое желание.

Она знала, что нельзя желать мужчину, особенно такого. Она знала, что это блаженство — совращение, а не любовь. Это было не похоже на чувства юной невинности. Сознание этого пряталось в каком-то потайном трезвом уголке ее опьяненного ума. Понимая все это, она должна была отвернуться или оттолкнуть его. Но она не могла и не хотела. Она должна снова почувствовать, как его губы прижимаются к ее губам. Ей необходимо снова ощутить его вкус, как курильщику гашиша необходим его наркотик. Дафна не могла насытиться медленной соблазняющей игрой его языка и сладкой жаркой дрожью, пробегавшей по ней от затылка до живота. В ее затуманенной голове мелькала мысль, что она поплатится за это, но расплата была где-то далеко, а он был рядом, и его запах, его вкус заслоняли все остальное. Руперт погрузил ее в темноту, и это казалось местом, предназначенным для нее.