принцессу Зобейду. Они убивают людей. Они оскверняют стены. Они устроили конюшни в храмах Аллаха. Они распинают имамов. Они грабят и жгут древний город!

– Йууу-йууу-йууу! – Когда Ахмед склонился в сторону Мекки, снова послышались плач и рыдания.

– Прости меня, о Господь Бог, – сказал он. – Ибо этим утром я не могу закончить свою молитву. Мое сердце, душа и кулаки нужны в Багдаде!

Он сел на жеребца и поскакал прочь.

Глава X

Предыдущим вечером, после того как Вонг К’ай ответил на сообщение монгольского принца, опустив багровый треугольный флаг три раза, он дождался темноты. Багдад заснул. Ночь опустилась на спящий город широким плащом густых теней. В черных глубинах неба висели крошечные точки света, которые мерцали холодным бриллиантовым блеском. Базары были закрыты до утра. Так же, как дома и дворцы, лишенные признаков жизни, кроме редких лучиков света, тепло и дружелюбно проникавших сквозь щели или занавешенные окна. Мечети были пусты. На улицах никого не осталось, кроме ходившего кругами стража, качавшего фонарем и стальной пикой; бродячий прокаженный попрошайка рылся в куче мусора; влюбленный возвращался с восхитительного романтического свидания. Еще полчаса – и сторожа уснули у темных задних дверей и проходов, присев поудобнее, положив пики на подтянутые колени; попрошайки найдут убежища в своих шалашах, чтобы поплакаться на жизнь другим попрошайкам; влюбленные вернутся домой спать.

Ни единого звука, кроме неясного движения листьев, тронутых каким-то бродячим порывом ветра.

Черная, тихая ночь смотрела вниз.

А затем, посреди ночи, согласно заранее условленному сигналу, Вонг К’ай поднялся на башню каравансарая татарских торговцев. Здесь в течение многих недель втайне готовили огромный сигнальный костер. Военачальник зажег его. Несколько секунд спустя пламя пронзило бархатистый мрак острым, резким, угрожающим, золотистым клином. Еще секунда – и от минарета мечети Сулеймана Великого взметнулся в ответ сверкающий круг факелов, посылавших в небо потоки искр. В четырех кварталах города другие факелы подхватили сообщение, расколов ночь. Небо стало алым и багровым, как словно волна расплавленного, полужидкого металла, с вкраплениями изумрудно-зеленого и павлинье-зеленого, рассекла тьму. Красный сменился темным пурпуром. Факелы двигались по улицам под стук марширующих ног. Огни казались красными проблесками в огромном, черном опале.

Послышался бычий рев длинных монгольских военных труб, битье барабанов, визг и плач дудок.

Тут и там пробуждались стражи, встревоженные, напуганные, поднимавшие свои стальные пики. Что такое? Пожар? Возможно, ссора пустынных бедуинов, накурившихся гашиша, в каком-то караван-сарае? Бунт? Мятеж?

– Кто идет? – повторяли стражи, когда тени появились на улицах и зазвенела обнаженная сталь.

Они не успели найти ответ. Из темноты позади них – ибо многие часы монгольские воины наблюдали за ними – выпрыгнули другие тени. Блеск изогнутых монгольских кинжалов. Пики беспомощно звякнули о землю. Предсмертные хрипы. Кровь запачкала яркие туники, залила землю.

В следующий миг показалось, что все аллеи, базары и караван-сараи Багдада заполонили плосколицые, желтокожие воины севера и востока, в железных шлемах, кольчугах, вооруженные копьями, мечами и боевыми топорами. Лес копий с овальными лезвиями быстро поднялся на площади Одноглазого Еврея. Другие монголы выскакивали из домов и дворцов, где они выдавали себя за слуг.

Боевые крики звучали все громче – на татарском, монгольском и резком, гортанном маньчжурском.

Отрядами по сто человек, по четверо в ряд, завоеватели уверенно маршировали по Багдаду, покрытые шрамами, иссушенные ветрами, запятнанные кровью множества битв, грязью множества биваков, но в их шагах звенел ритм победы, вымпелы и знамена трепетали живыми, яркими цветами среди ослепительного блеска высоких копий.

Затем, как всегда, почуяв успех и добычу, монгольские отряды ворвались в дома, стуча кулаками в двери, вскрывая замки оружием; мужчины бросались через пороги, чтобы грабить и убивать.

Вонг К’ай быстро переговорил с военными капитанами.

– Час на мародерство! Затем атака на дворец! – улыбнулся он с жестоким весельем. – Диких собак надо накормить, прежде чем дрессировать!

Послышались возбужденные крики и возгласы, ибо окна распахнулись настежь. Хозяева высовывались наружу. Но они быстро прятали головы, так как боевые топоры засвистели в воздухе.

– О Аллах! Что это? Банда грабителей из пустыни, нарушивших закон халифа? Бедуины-налетчики?

– На помощь! На помощь! Солдаты! Стража! Это город халифа! Почему наш сон тревожат ссоры пустынных крыс?

Затем, когда факелы взмыли выше, наводняя улицы морем света, когда воины в кольчугах вторглись в дома, послышалось:

– Ох… во имя Пророка! – монголы! Монголы захватили город! Бог защитит нас!

Багдад содрогнулся. Монголы! Плосконосые, желтокожие всадники севера! Кошмар всей Азии и половины Европы! Бич Божий! Ужасные воины, чьими именами немецкие и российские матери пугают своих непослушных детей!

– Драгоценный Господь Бог! – послышалась беспокойная молитва мусульманского священника. – Против тьмы ночи, когда она настигает меня, и против монгольского бича я ищу помощи Аллаха, Господа Рассвета…

У него не было времени закончить молитву. Приземистый, кривоногий монгольский капитан ворвался в мечеть. Сверкнула его изогнутая сабля. Острие светилось огнем злых страстей. Потом клинок опустился. Он пронзил шею священника с тошнотворным «сви-и-иш-сви-и-иш-сви-и-иш». Имам упал на спину с тихим стоном; его кровь медленно стекала, окрашивая алтарь темно-багровыми брызгами.

Арабские солдаты высыпали из казарм, на бегу поправляя амуницию. Они падали под ударами монгольских пик, как спелая пшеница под серпом жнеца. Бич взметнулся. Ворота содрогнулись. Стены обрушились. Улицы залило кровью. Пламя лизало крыши желтыми языками.

Монголы прорывались по мирному городу под свист мечей, крики и звуки боевых труб, скрежет бамбуковых древков, глухой стук широких лезвий; тут и там словно вздымался алый тайфун разрушения; улицы и аллеи озарялись отблесками кривых ножей; уже примчавшиеся из пустыни, леса и гор ястребы-падальщики описывали круги и опускались на пир, параллельно продвижению монголов на нетерпеливых крыльях; грабили, сжигали, убивали.

«Об этом легко писать, – говорит древняя арабская рукопись. – Ужасная вещь, доступная изображению. Ибо сабля была единственным богом для этих проклятых монголов с собачьими лицами. Да горят их души в нижайших глубинах погибели тысячи вечностей!»

Они грабили, жгли, убивали.

Сокровища разбивали, рвали и топтали, потому что их находили бесполезными или слишком тяжелыми, чтобы унести. Бесценные ковры кромсали. Бесценный фарфор разбивали на куски. Бесценные жизни – детей, поэтов и философов – жертвовали богу сабель. Двери выбивали. Лавки потрошили. Стены сотрясали. Жались в углы напуганные люди, уползали в темноту подвалов раненые, сохранившие жизнь и обезумевшие от мучений и ужаса. На улицах и дорогах чувствовалось зловоние гноившейся плоти, отвратительное, багровое. То, что когда-то было полезной, счастливой человеческой жизнью, обратилось в тошнотворное месиво.

Кругом руины. Храмы Божьи осквернены. Лохматые татарские кони стояли в святая святых. Империя сокрылась в ночи.

Смерть. Пытки. Распад. Святотатство.