предстоит помогать тебе в поиске союзников. Исключительно на срок данной операции я обещаю не пытаться причинить какой-либо вред тебе или кораблю.

– Надо полагать, это лишь временное перемирие?

– Пока мы не выясним, что случилось. Но у меня есть ряд условий.

– Условий? – Выражение ее лица стало заинтригованным, будто перед ней был ребенок, пролепетавший нечто неожиданное. – И каких же?

– Начнем с того, что я хочу, чтобы ты была со мной откровенна. Мне кажется, перед тем, как я погрузился в криосон, ты что-то со мной проделала.

– И что же я проделала?

– Мне снились очень странные сны.

Она изобразила сочувственную улыбку:

– В них нет ничего сверхъестественного. Когда все эти несчастные синапсы сперва отключаются, а потом снова оживают при пробуждении…

– Слишком уж они были… связными, эти сны. Что-то про войну на Марсе.

Сидра с глубокомысленным видом кивнула.

– Что ж, значит, прогресс в самом деле есть. Хочешь откровенности, де Рюйтер? Будет тебе откровенность. Но вряд ли ты меня за это поблагодаришь.

Иоанн Богослов отпустил нас. В конце причальной камеры открылся огромный круглый люк, повернувшись на единственной массивной петле, и «Коса» выскользнула в открытый космос. Сидя в кресле в рубке управления слева от Сидры, я впервые увидел как систему, в которой мы находились, так и корабль, где не состоялась запланированная Сидрой встреча. Последний был больше любого субсветовика, но я видел лишь его разрозненные компоненты; приходилось мысленно собирать их воедино, как делает путник, вглядываясь в мрачные очертания окутанного туманом замка на скалистой вершине. Корабль был так же темен, как и окружающий его космос. Не отбрасывала на него свет и удаляющаяся «Коса» – Сидра проявила в этом отношении осторожность. Хоть как-то различить фрагменты корабля позволял лишь свет Эпсилона Эридана, а поскольку мы находились от звезды в двадцати астрономических единицах или четырехстах световых минутах, слабое сияние придавало этим фрагментам тусклый красно-коричневый оттенок, а на прочее набрасывало темную погребальную пелену.

Все субсветовики имели форму клинка, что помогало им преодолевать сопротивление межзвездного пространства, но этот клинок так сильно был изуродован чумой, что практически ни на что не годился. Во многих местах зияли обширные дыры, давая нечто вроде урока анатомии звездных кораблей. Передняя часть, острие клинка, почти не пострадала, но посередине корабль был смят, будто вокруг него сомкнулась исполинская рука в железной перчатке. Элементы, образовывавшие рукоять, – выносные консоли для сочленительских двигателей – казались изъеденными червями, кое-где просматриваясь насквозь. Через скелет корабля, через его сухожилия и нервы просвечивали звезды. Однако я заметил, что консоли справлялись со своей задачей – удерживали двигатели, несмотря на немалые и, возможно, критичные повреждения.

– Волки могут знать, что этот корабль здесь? – спросил я.

– Сейчас почти наверняка знают. Но он добрался сюда от Хелы без лишнего шума, и с любого расстояния выглядит как дрейфующий мертвый остов. Вряд ли волкам есть до него дело. Никакой угрозы он не представляет, и на нем не осталось ничего из наших технологий, что могло бы их заинтересовать.

– Иоанн Богослов – человек, который сидит внутри этого корабля, или сам корабль?

– Думаешь, это имеет значение?

– Кем бы он ни был, важно одно: ты вернула его к жизни вопреки его воле.

– Мне нужен был корабль, – ответила Сидра и почти шепотом продолжила: – Иоанн Богослов вполне подходил для моих целей. Он не заслуживает ни жалости, ни даже снисходительности, Мигель. Если бы я стала перечислять все прегрешения, которые он совершил на своем веку, мы с тобой торчали бы здесь, пока волки не обратились бы в прах. Но это вовсе не значит, что я изначально собиралась поступить с ним жестоко. Если бы имелся другой способ…

На пульте сработало сигнальное устройство – завершилось извлечение данных из инерциальных часов. По дисплеям побежали цифры и кривые.

Сидра смотрела на них в мертвой тишине.

– Ну? – поторопил я.

– Что-то не так. Они слишком долго добирались.

– Мы это уже знаем.

– Добирались до этой системы, – раздраженно бросила она. – Судя по показаниям часов, намного дольше, чем я ожидала.

– Ожидания не всегда оправдываются.

– Что-то их задержало, – пробормотала она.

– Насколько все плохо?

Сидра тяжело вздохнула:

– Я обнулила инерциальные часы, когда оставила союзников на Хеле в семьсот пятидесятом году, по пути к тебе. К тому времени я уже запустила процесс восстановления, и наблюдать за ним мне не требовалось вплоть до его завершения. Я знала, в каком состоянии субсветовик и что нужно сделать, чтобы он снова мог летать. Иоанн Богослов сопротивлялся, но я была уверена, что он поймет справедливость моей миссии и согласится участвовать. Вместе с его пассажирами союзники должны были провести в пути год – может быть, два… но часы показывают двадцать лет задержки!

– И что это означает?

Раздраженная моим вопросом, но и желающая продемонстрировать способности своего устройства, Сидра показала на линию, которая начиналась с небольшого значения и двигалась вправо, оставаясь горизонтальной на протяжении двадцати отметок.

– Часы фиксируют местное ускорение – это все, что они могут измерять, находясь внутри субсветовика. После того как я покинула союзников, оно держится на постоянной четверти g, то есть союзники находятся в местном гравитационном поле Хелы, никуда не перемещаясь. Здесь мы видим выброс через двадцать лет – видимо, момент старта, когда субсветовик снова устремился в космос. Потом ускорение падает до нуля – несколько недель затрачено на проверку двигателей и последние корректировки в невесомости. А затем поднимается до одного g на время прыжка между Сто седьмой Рыб и Эпсилоном Эридана.

– Значит, им потребовалось на ремонт корабля двадцать лет, а не год или два. Мне это не кажется таким уж чрезмерным. Планы редко соответствуют реальности.

– У тебя столь обширный опыт ремонта кораблей?

– Ни одного не ремонтировал, – признался я. – Зато доводилось один разбирать. Нам потребовалось пять лет, чтобы снять все полезное с «Салмакиды» после высадки на Михайловом Дне. Мы рассчитывали, что это займет год, самое большее полтора. Но планы есть планы.

Сидра задумалась, явно не в силах возразить.

– И все равно двадцать лет – это слишком долго. Смотри. – Она ткнула пальцем в наклонно поднимающуюся до одного g линию. – Часы находятся в той же инерциальной системе отсчета, что и корабль, поэтому они должны фиксировать силу тяжести в одно g вплоть до средней точки. Но через пару месяцев что-то происходит.

– Ускорение падает до примерно половины g и больше не восстанавливается. Вероятно, какие-то проблемы с двигателями. Либо они не могли и дальше работать с желаемой мощностью, либо истощилась защита, либо корабль не мог выдержать напряжение, и