И хозяин, и гость в этот вечер беседовали так, словно знали друг друга много-много лет. Единственно о чем умолчал москвич, так это о знакомстве с ведомством на Лубянке, а также о том, что пожилой контрразведчик и посоветовал ему навестить провинциальный городок Глухов и взять интервью у Голенева. Отказать службисту Женя не мог. С его помощью он и получил кресло руководителя газеты, где до этого служил простым репортером. Но теперь главный редактор «Бульварного кольца» мысленно благодарил подполковника спецслужб от всей души.

* * *

На этот раз их было немного – десять, двенадцать. Черные тени скользили вдоль покосившихся заборов, щербатых домиков окраин, белых кладбищенских ворот. Высокие воротники скрывали лица почти до бровей, они шли быстро, едва не бежали. Ни металлических прутьев, никаких других предметов, способных вызвать страх обывателя, в руках не несли. Их ноша выглядела вполне миролюбиво. То были литровые бутыли от минеральной воды. И вряд ли прохожие смогли бы догадаться, что бутылочки эти куда страшнее стальных прутьев, поскольку вместо минеральной воды они полны бензина девяносто пятого октанового числа. Но в это предрассветное время в Глухове прохожих не наблюдалось, а потому и ужаснуться никто не мог. Быстрые черные тени миновали черту города и по трассе двинулись к месту бывшего бандитского кооператива. Кооператива, некогда созданного Геннадием Кащеевым, полученным от него по «наследству» Макой Соловьевой, и именно ее стараньями превращенного в современный супермаркет. О не очень старом, и не слишком добром времени тут напоминали только коттедж и церковь, построенные еще самим Кащеевым. Именно церковь и заинтересовала странных ночных путешественников. Их черные силуэты закружили вокруг храма в странном нервном танце. Но этот танец не относился к абстрактным культовым обрядам. На бревенчатые стены храма из бутылей с безобидной этикеткой, танцоры щедро расплескивали бензин. Последний «танцор» бросил зажженную спичку и, не оглядываясь на бешеный столб пламени, догнал удаляющиеся фигурки. В считанные секунды пожар набрал силу и поглотил все строение. Раскаленный пожарищем воздух поднял клочья сажи и разбрасывал их вокруг. Особенно бесился огонь, слизывая маковку с православным крестом из золоченого сплава. Зловещие оранжевые языки, словно принадлежали самому Дьяволу, нагло и безнаказанно пирующему этой ночью. А далекие сирены пожарных машин вызывали у него лишь отвратительную улыбку. Тревогу охранники супермаркета подняли сразу, как заметили огонь, но сухой сруб деревянной церкви принялся столь быстро, что пожарным оставалось заливать раскаленные до бела угли. Когда туманный предосенний рассвет разогнал тень ночи, на месте церкви горожане увидели груду дымящихся руин и массу пепла, покрывшую не только место пожарища, но и всю площадь. К десяти часам тут собралась небольшая толпа, состоящая в основном из женщин среднего возраста. Да и те толпились не возле погибшего в огне храма, а у коттеджа бывшего отца Никодима, разжалованного Патриархом в мирянина Александра Артемьевича Нутякина, кем тот и значился до возведения в сан. Но как ни вглядывались прихожанки в окна коттеджа, батюшку так и не увидели и вскоре разошлись, крестясь на пепелище и бормоча слова молитвы.

* * *

Когда утром молодому мэру доложили о пожаре, Постников не придал известию слишком большого значения. Это был частный церковный приход аферистки и политикана Маки Соловьевой. После ее смерти приход перешел к Олегу Голеневу и его акционерам. Голенев распорядился передать храм Патриархии. Юлик не успел этого сделать, поскольку вступил в должность недавно и, проведя первые совещания с местными властями, понял, – у города есть дела куда более срочные, и более важные. Но уже в одиннадцать свое мнение о происшествии изменил. Тезка мэра, секретарша Юлия, служившая в приемной еще со времен Постникова-старшего, доложила, что в городе творятся странные вещи. Мальчишки носятся по улицам на игрушечных скутерах и раздают странную газетенку под названием «Русский набат». Раздают ее совершенно бесплатно и в огромных количествах. Сообщив эту новость, секретарша положила один экземпляр «Русского набата» на стол мэра в качестве вещественного доказательства своего доклада.

Юлик пробежал глазами заголовки, затем прочитал несколько коротких статей и пришел в ужас. Это был типичный черносотенный листок, но опасность данного экземпляра заключалась в его непосредственном призыве к насилию. В листке клеймили иноверцев как поджигателей единственного глуховского храма и требовали их крови.

Еще через полчаса позвонил Белянчиков и в панике доложил – в сторону рынка движется толпа не менее тысячи горожан. Многие вооружены охотничьими ружьями и берданками, другие тащат с собой вилы, дубины и топоры. Несчастный осетин, что попался толпе на улице, уже жестоко избит и доставлен в больницу.

Юлик, положил трубку, потребовал служебную машину, и уже спускаясь по лестнице, связался по мобильному с Голеневым.

– Дядя Олег! Об этом мы не договаривались. Я готов делать все что угодно, но управлять толпами жаждущих крови дикарей не умею.

– Выезжаю. Без меня самостоятельно ничего не предпринимай. – Ответил бывший афганец и отключил связь.

Голенев выгнал из гаража джип, открыл ворота, ведущие из сада на улицу, а когда вернулся за руль и тронул с места, пришлось тут же давить на тормоза. Путь на улицу преградила Нино. Девушка стояла посередине дороги, широко расставив ноги и вытянув руки вперед, словно останавливая ими его машину.

– В чем дело, Нино? Мне надо выехать, а ты мне мешаешь.

Она подбежала навстречу:

– Я знаю, куда вы едите! Я с вами.

– Тебе туда ехать вовсе не нужно. – Твердо отказал Олег. Таким тоном он с гостьей до этого не разговаривал. Ира пыталась понять, что происходит, а Кристина даже не пыталась, а лишь удивленно моргала своими прекрасными голубыми глазами и ждала, пока ей переведут.

– Именно мне и нужно! – Почти кричала молодая грузинка. На ее крик из дома появился московский гость Женя Рунич. Журналист первым оценил обстановку, не спрашивая разрешения, завалился на задний диван машины, и захлопнул дверцу:

– Ей может быть и не нужно, а мне позарез.

Москвичу Голенев ничего не сказал, а Нино продолжала удерживать выезд. Олег кнопкой приспустил стекло и высунул к ней голову::

– Девочка, Леня на работе, я не имею права рисковать твоей жизнью. Сын мне не простит. И чем ты можешь там помочь?!

– Чем смогу, тем и помогу. Это же мои братья. Представьте себя на моем месте?! Десяток кавказцев перед толпой разъяренных нелюдей – и вы останетесь в стороне?

– Хорошо, я согласен. Только иди, переоденься в джинсы. Я подожду. – Пообещал Олег, а когда девушка, в сопровождении Иры и Кристины, скрылась в дверях, обратился к Руничу:

– Женя, я тебя прошу, как мужик мужика. Оставайся тут и держи Нино. Ее там убьют, и я не смогу ничего сделать. Я же не буду стрелять в земляков! И объясни это моей жене и англичанке. Им там тоже нечего делать…

– Лишаете журналиста куска хлеба. – Усмехнулся москвич и нехотя вылез из машины. Голенев газанул и с ревом вылетел из сада. В зеркальце заднего вида успел заметить, как Рунич запирает изнутри ворота. Но бывший афганец не мог заметить, как в кустах сирени два подростка гаденько улыбались в след его отъезжающей машине. Мальчиков он мог бы и узнать. Это были сыновья его соседа по поселку, Бориса Аркадьевича Завалишина – Николай и Никита. А подростки, в свою очередь, не заметили, что журналист остался дома и, пригибаясь, короткими перебежками двинулись к крыльцу. Из дверей вышла Нино и бросилась к калитке.