Кроме цифр, в телеграмме, присланной Василием, было одно единственное слово: «Встретьте».

Мы поняли, что что-то случилось, и меня не удивило, то, что на платформу Курского вокзала, сразу вслед за нами прибыла машина «Скорой помощи».

Когда поезд остановился у перрона, в вагон вошли санитары в белых халатах, со сложенными пополам носилками в руках.

Кто-то выходил из вагона, кто-то кого-то встречал, но я ничего этого не замечал, и мне показалось, что над причалом поездов нависла тишина.

А потом, когда перрон почти опустел, на него вынесли Олесю, лежавшую на носилках.

Ее лицо было открытым и почти таким же белым, как простыня, покрывавшая ее худенькое тело до самого подбородка.

Закрытые глаза девушки подрагивали прозрачными веками.

Когда Олесю уже увезли, на перронный асфальт вышел Вася Никитин.

Его лицо было основательно разрисовано свежими синяками.

– Что случилось? – спросил я.

– Приступ.

Он начался неожиданно, через несколько дней после того, как мы приехали.

Саркома.

– Что случилось с тобой?

– Нас с больной Олесей не хотели пускать в поезд…

…Жестокость людей, тем более, жестокость в стремлении оградить себя от неизвестного, давно уже не вызывает у меня удивления. Ведь, почти всякая неизвестность – это почва для паники.

А паника не только разобщает, но и сплачивает толпу.

Паника – это превращение персонального страха в коллективный ужас…

…Кремировали Олесю в Западном крематории.

Где-то в районе метро «Сходненская».

Как ни странно, в обрядовом зале собралось довольно много народу, даже батюшку пригласили, и пока тот что-то говорил, своим глубоким, тягучим голосом, я заметил, как Петр – кажется, самый большой атеист среди нас – сунул деньги какой-то служащей крематория, и в зале загорелись свечи.

Наверное, смерть – это такая вещь, при которой, даже атеисты забывают о своем атеизме.

Отец Олеси оказался рабочим какого-то завода, маленького и скучного, но способного выделить автобус для похорон.

Уже после того, как все слова были сказаны родственникам – мы простояли молча – и гроб с телом Олеси, вначале двинулся вниз, а потом скрылся за полированной крышкой, на этом автобусе уехали на поминки все.

Только нас пригласить толи не захотели, толи просто забыли.

– Хотите, за отдельную плату, посмотреть на то, как горит тело? – спросил какой-то мужичок, довольно поношенного и безразличного вида. Я не понял его вопроса, а он не понял моего ответа: – Зачем?..

…Мы так и остались стоять на перекрестке, образованном шоссе и подъездными к крематорию асфальтированными путями, под небом, которое, немного посомневавшись, все-таки заплакало.

И нам пришлось сойтись с этими небесными слезами.

Из нас четверых, легкая штормовка оказалась только у меня, а Петр, Гриша и Василий так и стояли в своих темных пиджаках, на которые падали крупные капли дождя, делая ткань бесформенной и осклизлой.

И было непонятно, что на лицах моих друзей – капли дождя или что-то иное.

Слезы…

…Мы стояли и молчали, и вместе с нами молчали православная церковь, католической костел, еврейская синагога и буддистская пагода.

– Какая это гадость – пьянство и наркотики, – прервал тишину Гриша.

В это время, среди туч блеснул лучик солнца.

И Петр ответил:

– Мир, вокруг нас, так богат и интересен, что уходить в пьянство и наркотики, могут только те, кто из себя ничего не представляет.

Только тот, кто мельче этого мира.

Тот, кому в этом мире, делать нечего.

Только ничтожество тянется к бутылке и шприцу.

Только те, кто больше ни на что не способен.

Так, что быть пьяницей или наркоманом – это не плохо.

ЭТО СТЫДНО…

«Жена – не любовница…»

Виссарион Белинский

«Ну и дурак, этот Белинский…»

Николай Удальцов

– Знаешь, наверное, каждый писатель ставит во главу своего творчества – человека.

Но ведь можно без конца повторять: «Человек! Человек! Человек!» – а, что это такое – человек?

– Я бы повторил несколько иначе: «Человек! Человек? Человек…»

Ну, что же.

На примере этой, довольно банальной истории, я попробую показать, что человек – это, прежде всего, его желания.

Ведь только они рождают поступки…

…Если бы люди ясно представляли бы себе, чем, на самом деле, является то, чего они хотят, возможно, они хотели бы совсем иного.

Если бы люди всегда поступали разумно, в раю давно возник бы квартирный вопрос.

А чертей в аду пришлось бы перевести со сдельщины на оклад. Иначе, они все разбежались бы.

Конечно, описываемые в этой повести события – всего лишь, частный случай. И я отдаю себе отчет в том, что последняя точка в истории человеческих ошибок, будет поставлена не мной. И, если меня спрашивают:

– А кем будет поставлена последняя точка в истории человеческих ошибок? – я не пожимаю плечами в сомнении, а отвечаю абсолютно точно, потому, что точно знаю ответ:

– Последним человеком…

* * *

…Если бы старина Грегори – на платформе узкоколейки, рельсы которой мирно лежали вдоль берегов озера Онтарио, продавший первый кусок курицы, вложенной между двумя ломтями хлеба и сдобренной долькой лука и соленого огурца и политой кетчупом, а, впоследствии, организовавший всемирную империю быстрого питания под именем бизнеменов Мак-Дональдсов – мог знать о том, какие истории будут разыгрываться на террасах его забегаловок, он, наверняка, завещал бы своим потомкам заниматься драматургией.

Тогда, наверное, фаст-фудом пришлось бы заниматься мне.

Не оставлять же мир без хот-догов, биг-маков, чизбургеров, гамбургеров и хрустящих картофельных палочек…

…Говорят, что существует тысяча способов быть счастливым в браке.

С годами, я сделал открытие: ни одного из этих способов люди не знают…

Это не значит, что в браке нет счастья. Это значит, что для счастья не существует чужого опыта…

…Воскресный летний день выдался солнечным и жарким, ровно настолько, чтобы улицы опустели, а все столики на террасках кафешек заполнились и в столице, и в ее пригородных городках.

За одним из столиков во дворе «Макдональдса», отгороженном от остального города заборчиком высотой по колено мужчины среднего роста, сидели художник Петр Габбеличев и поэт Иван Головатов.

В том, что за столиком одного из канадских кафе в подмосковном райцентре сидели Иван и Петр, не было ничего библейского, и ничто не должно было наводить на мысли о старинных русских приданиях.