— З-здраствуйте, Вадим Несторович, — заплетающимся языком выдавливаю я. Соня, соберись, ты в конце концов собираешься быть адвокатом. Где твое красноречие, наглость и все остальное?

— Зачем так официально, зайчонок? — весело откликается Дягилев. — Для тебя я просто Хозяин, ты забыла?

Лучше бы и не вспоминала. Увы, со словом Хозяин у меня одни только жарковатые ассоциации. И ужасно сложно забыть тот короткий, но такой безумный отрезок времени, когда я была на его поводке.

У него на фоне какая-то музыка — видимо, он в ресторане. Да, папа тоже в это время обычно с работы не вылезает.

— Я в-вас не отвлекаю?

Чудно. Я заикаюсь. Давно? Да вот, кажется, пять минут как начала. Но, черт возьми, я же его по-прежнему боюсь, до трясучки. Вроде и знаю, что он не причинит мне вреда, а все равно боюсь. Он враг моего отца, и им остается.

— Нет, зайка, не отвлекаешь. Я очень рассчитывал на твой звонок.

Мне кажется, что я могу представить сейчас его лицо только по насмешливому тону. Все, вплоть до приподнятого уголка широких губ. Рассчитывал. Хотел ли он меня услышать или хотел убедиться, что я на его крючке?

— Значит, ты проснулась, ушастая? — мягко интересуется Дягилев. — И как ты себя чувствуешь, впечатлительная моя?

Вот снова… Моя. Он будто меня уже приватизировал, и мне бы спорить с ним, мне бы установить дистанцию, а я хочу лишь, чтобы он лишний раз это повторил. Снова назвал меня своей.

— Нормально. — В этот раз мне удается обойтись без заикания. — Спасибо, что помогли.

Снова помог. Я не говорю этого вслух, но и не нужно, на самом деле.

— Ну не мог же я бросить свою зайку в беде, — смеется этот чертов наглец. Господи, никогда в жизни не видела таких своеобразных мужиков. И никогда не думала, что в принципе могу запасть на такого.

— Простите за вчерашнее, — тихо произношу я, прикрывая глаза. — Наверное, мне стоило сказать как-то иначе. Без этого цирка с закрытой дверью.

— Что тебе стоило сказать иначе, зайчонок? — лениво уточняет Дягилев. — Что ты не хочешь быть моей? Это?

Это. Вот только язык мой совершенно не поворачивается сказать слово “Да”. И это на самом деле форменный идиотизм, потому что все я прекрасно понимаю. И что я для него — игрушка, и что соблазнить дочь конкурента по бизнесу для него — удачная шутка, и все остальное я вроде бы тоже понимаю, я же далеко не всем своим мозгом блондинка. Вот только я все равно не могу подтвердить, что не хочу быть его. Три тысячи путан меня раздери на части!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не могу. — Я упрямо жмурюсь, собираясь с силам. — Не могу, вы же знаете.

На самом деле это жуткое палево. Потому что “не могу” — это ведь не “не хочу”, и он это прекрасно понимает.

Добрую минуту с той стороны трубки не доносится ничего, кроме фоновой музыки. За эту минуту я успеваю умереть в муках раза четыре. Ну, все, я доканала и его. И он меня пошлет, и это, в общем-то, хорошо, вот только думать об этом неприятно. Очень-очень неприятно.

— Зайчонок, а не подаришь ли ты мне один вечер? — Этот вопрос Дягилева застает меня врасплох.

— Вечер? — удивленно повторяю я.

— Да, — спокойно откликается Дягилев, и его невозмутимость кажется мне ужасно таинственной. — В эту пятницу состоится одно суаре. И я хочу его посетить с тобой.

— Если меня увидят с вами…

— Не увидят. — Я даже по его голосу слышу, что он улыбается. — Это, знаешь ли, очень своеобразное суаре. Для извращенцев вроде меня. Туда приходят в масках, и их не снимают до конца вечера. Полная тайна личности и все такое. К тому же ты не будешь в списках, в списках буду я, у меня есть привилегия привезти с собой незаявленную партнершу.

Суаре. Званый вечер. Для извращенцев. Секс-вечеринка? Вот я же только что ему сказала, что не могу быть его любовницей, а он приглашает меня на оргию… Романтика по-извращенски, черт возьми. Кого-то в кино приглашают, а меня на оргию. Самое смешное — мне ужасно хочется согласиться. И нельзя, но хочется же, блин.

— Зайчонок, не бойся, если согласишься — я ведь не сделаю ничего, о чем ты меня не попросишь, — вкрадчиво тянет Дягилев, самым верным образом трактуя мое молчание. — И до пятницы тоже я, так и быть, тебя пожалею.

— А если я не соглашусь? — спрашиваю я, угорая над этим упоротым диалогом.

— Я приеду тебя проведать, и мы с тобой поиграем в больную и доктора, — красноречивым тоном отвечает Дягилев.

— Градусник мне поставите? — соскакивает с моего языка, прежде чем я успеваю спохватиться. Впрочем, лучше так, чем заикаться.

— Ага. Поставлю. Ректально, за все твои выкрутасы, — невозмутимо откликается Дягилев. — Правда, об этом тебе меня тоже придётся просить. А может быть даже умолять.

Боже, ну капец же, у него же там официантки мимо ходят, а он говорит вот такое вот непотребство, да еще и характерно порнушным тоном.

Мне иногда кажется, что он одним только взглядом может вогнать меня в краску, не говоря уже об его пошлых шуточках. Интересно, я могу к этому привыкнуть? А то чуть что пылающие щеки меня начинают подзадалбывать. Такое ощущение, что я — институтка из девятнадцатого века и даже теоретически не представляю, что такое секс.

— Да вот еще, — возмущенно откликаюсь я. — Я о таком ни в жизнь не попрошу.

— Попросишь, зайчонок, — самоуверенно откликается Дягилев. — Хочешь, приеду прямо сейчас, и мы проверим, кто из нас прав?

— Не надо, — торопливо отвечаю я. Вот еще не хватало.

— Тогда в пятницу пойдешь со мной на суаре, — с ухмылкой подводит черту Дягилев.

Я молчу. Разумеется, я могу сейчас отказаться. Я это ощущаю. Даже эта его демонстративная “безаппеляционность” значения не имеет.

— Зайка, один вечер, — совсем иным, куда более мягким тоном произносит Дягилев. — У нас с тобой может ничего не быть. Правда. Для меня слово “нет” священно, и я даже не прикоснусь к тебе, пока ты этого не захочешь. И если после этого вечера ты мне скажешь "Нет" — я от тебя отстану совсем. Даю слово.

Какое обещание, однако… С одной стороны, даже заманчивое. И я смотрю в глаза маски, лежащей передом мной на тумбочке и сомневаюсь. Ох, как я сомневаюсь.