меня сразу огорошили известием, что в столицу едет сам Юрий Дмитриевич, сына хоронить. Никто, включая меня, не рискнул выбрать место погребения без дядьки и потому тело Василия еще в Устюге заморозили льдом, да так и довезли до Москвы. Но представить, как бы мы намучались, случись все летом… Б-р-р-р.

До приезда оставалась минимум неделя и я с головой влез в самое срочное, оставив подготовку к прибытию Юрия Дмитриевича на более сведущих в этикете бояр во главе с Патрикеевым.

Делегация и почетный караул для торжественной встречи князя Галицкого, Звенигородского и прочая, выстроились у Сретенского монастыря, что прямо на краю города, у Кучкова поля, на Владимирской дорожке. Она, кстати, пролегает тут вовсе не на восток, как я привык, а очень даже на север и только потом, у Щелковы, сворачивает на восток через Кержач на Юрьев и Суздаль. Классической «Владимирки» нет и в помине, потому как дороги проходят между крупными населенными пунктами, а с этим на будущей трассе М7 пока не очень. Надо бы озаботиться, а то каждый раз лишнюю соточку километров накручивать не дело.

Первыми на дороге показались две цепочки конников с пиками, на которых трепыхались цветные прапорцы, следом группа всадников в дорогой одеже, не иначе, дядя и ближние бояре, а уж потом весь остальной караван — возки, сани, розвальни, охрана, челядь… В точности, как у меня.

Не доезжая до нас шагов пятидесяти передовые колонны раздались, давая проезд князю с ближниками и нам явился Юрий Дмитрич во всем великолепии — шапка из серебряных бобров, кунья шуба, крытая узорчатым шелком, вышитые сафьянные сапоги, даже перчатые рукавицы с раструбами. Вот зуб даю, ехали в обычных бараньих тулупах, а перед въездом приоделись. Кони сытые, лоснящиеся, сбруя с наборным серебром, сабельки в золоте и местами с камушками — дорохо-бохато, как ныне принято. Иной боярин на себя половину состояния напялить может, лишь бы понтануться.

Сделав своим знак оставаться на месте, я двинулся навстречу один. Дядька тут же повторил мой знак и мы съехались, оставив свиту позади.

— По здорову ли, дядя.

— По здорову ли, — его удивило такое обращение и потому пауза перед следующим словом тянулась чуть дольше, — …братанич.

— Добро пожаловать в Москву, — я повернул Скалу так, чтобы оказаться бок о бок с жеребцом Юрия.

Дядька почти неслышно хмыкнул и тронул коня вперед. Обе свиты тут же выстроились позади попарно, так мы проехали сквозь весь город, рядком да ладком, к вящей радости посадских — князя галицкого народ любил, да еще такое зрелище не каждый день выпадает.

Спешились мы только на Соборной площади, где синхронно перекрестились на Успенский собор пращура нашего, Ивана Калиты, кинули поводья стремянным, и тут я дядьку обнял.

— Прости меня, Юрий Дмитриевич, что сына твоего не уберег.

Дядька промолчал.

Ну что же, с ходу не получилось, будем пробовать другие методы.

После молебна галицкие отправились на двор князя Юрия, что у Чудова монастыря — да, удельные князья и даже некоторые удельные бояре имели в Кремле свои дворы. С дороги выпариться, выспаться, а предъявы кидать утром.

Сели по-семейному, в малой столовой палате, вдвоем, четверо слуг (двое наших, двое ваших) не в счет, бояр оставили разбираться с деньгами, что положены Юрию с московской трети — вражда враждой, а прописанное в завещании Дмитрия Донского вынь да положь.

Палата невелика, в гладко тесаных стенах резные лавки, да стульцы, да резной же стол, крытый вышитой скатертью, на которой играли отблески от цветных вставок в мелких переплетах окошек. Уже вступив в палату, Юрий Дмитриевич понял, что ошибся, явившись в праздничной сряде — я специально оделся без выпендрежа, в рубаху да домашний кафтанец. И потому дядя простецки снял дорогой зипун с жемчугами, шитый поверх лазоревого шелка золотыми цветами в кругах и клеймах, и сел за стол в одной рубахе, благо от печки в углу шел ровный жар.

Стараясь не отводить взгляд, я рассказал ему все подробности про стычку в Устюге, коя не была нужна ни мне, ни Василию — разумеется, не называя Волка. Его я услал подальше, как только узнал про визит, чтобы случайно не опознал кто из галицких.

Дядя выслушал спокойно, хоть его лежащие на столешнице руки и подрагивали, когда дело дошло до последних минут.

А потом, набычившись и глядя из-под седых бровей, потребовал:

— Выдай убийцу головой.

Да еще по столу пристукнул.

— Нет в том вины, Юрий Дмитриевич, — выдавать Волка я не собирался ни при каком раскладе. — Сам знаешь, за удаль в бою не судят. Да и человека моего в той стычке тож насмерть убили.

У меня и так верных людей раз-два и обчелся, так и они разбегутся, если я вернейшего из них отдам на расправу.

— То не удаль, — резко возразил дядька, — подло срубили, исподтишка.

— Василий сам полез, первым саблю вынул, — уперся я. — Могу на Святом Писании поклясться.

И размашисто перекрестился на образа.

Но дядька как смотрел, так и продолжал сверлить меня взглядом.

— Мне не веришь, так его дружинников спроси.

Побитых и пораненых в Устюге обиходили прямо там, на месте, а потом они вместе со мной добрались до Твери, откуда их отправили долечиваться в Москву. Была у меня чуйка, что их показания пригодятся, да и куда их еще девать — не тащить же в Литву?

— И спрошу, — с угрозой насупился родич.

— И спроси, коли тебе моего слова не достает, — уперся я. — но виру, по Русской Правде, как от Ярослава Мудрого завещано, заплачу.

Вот тоже проблемка государственного управления — законы здешние писаны аж четыреста лет тому назад. Срок не то чтобы запредельный, но даже за двести лет непрерывного действия Кодекс Наполеона во Франции сколько раз подправляли? Тем более, сколько всего со времен Ярослава Мудрого поменялось! И татар тогда никаких не было, и Литвы, даже великое разделение церквей еще не случилось! Вот разгребу самые срочные дела, засяду законы писать. Судебник какой, если не для всего княжества, то хотя бы для государевых городов и вотчин.

Дядька кинул еще несколько претензий, но я видел, что ему тяжело предъявлять за сына-беспредельщика. Сам-то Юрий всегда всегда строго соблюдал договора, жил по понятиям, за то и любим в народе. И который раз я подивился: это же чисто конкретно наши девяностые! Группировки — Солнцевские, Галицкие, Тамбовские, Тверские, — понятия, кликухи… Тут ведь кого не возьми, у каждого погоняло либо по месту, либо по жизни приклеилось. Чем, спрашивается, отличаются Добрынский от Тбилисского, Иван Можайский