– Например. Но массы людей в странах «третьего мира» все еще думают, что они могут поучиться свободе у Советского Союза. Битва не закончилась. Мы выступаем за правое дело. Питер считает, что ты, Сирина, любишь литературу, любишь свою страну. Он полагает, что это дело как раз для тебя.

– А ты – нет.

– Я думаю, что нам не следует лезть в художественную литературу.

Я не могла понять Макса. В его манере говорить было сегодня что-то безличное. Ему не нравилась затея со «Сластеной» или моя роль в ней, но он был спокоен, даже вкрадчив. Как скучающий продавец в магазине одежды, убеждающий меня купить платье, которое точно мне не подходит. Мне хотелось выбить его из равновесия, приблизиться к нему. Он растолковывал мне подробности дела. Использовать свое настоящее имя. Отправиться на Аппер-Риджент-стрит и познакомиться с сотрудниками фонда. По их представлениям, я работаю в организации под названием «Освобожденное слово», жертвующей деньги фонду для последующего премирования рекомендованных авторов. Наконец, перед поездкой в Брайтон мне нужно убедиться, что при мне нет ничего, указывающего на мою связь с Леконфилд-хаусом[16].

Интересно, не считает ли он меня дурой? Я его прервала.

– Что, если мне понравится Хейли?

– Отлично. Мы возьмем его в отряд.

– Я хотела сказать, по-настоящему понравится.

Он резко поднял глаза от лежавшего перед ним списка.

– Если тебе кажется, что лучше тебе за это не браться… – Он говорил холодно, и мне это понравилось.

– Макс, я пошутила.

– Поговорим о твоем письме ему. Мне нужно видеть черновик.

Мы обсудили этот и другие оперативные вопросы, и я осознала, что, по крайней мере с его точки зрения, мы больше не близкие друзья. Теперь было бы немыслимо попросить его меня поцеловать. Но я не была готова это принять. Подняв с пола сумку, я порылась в ней в поисках бумажных салфеток. Только год назад я перестала пользоваться батистовыми носовыми платками с ажурной вышивкой и моей монограммой в уголке – рождественским подарком матери. Бумажные салфетки становились вездесущими – совсем как тележки в супермаркетах. Мир надлежало считать одноразовым – всерьез и надолго. Я тронула салфеткой уголок глаза, обдумывая решение. На дне сумки лежал свернутый клочок бумаги с карандашными пометками. Я передумала. Самое время это сделать – показать листок Максу. Или нет, нельзя этого делать. Среднего пути не намечалось.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Сенная лихорадка.

Наконец я решилась на то, о чем неоднократно думала, – лучше или, по крайней мере, интереснее, чтобы Макс мне солгал, чем оставаться в полном неведении. Я вытащила и передала ему клочок газеты – бумажка легко скользнула по гладкой столешнице. Он глянул на нее, повертел, потом расправил и пристально посмотрел на меня.

– Итак?

– Каннинг и остров, чье название ты так проницательно угадал.

– Где ты это взяла?

– Если я тебе расскажу, ты будешь со мной откровенен?

Он ничего не ответил, но я все равно ему рассказала – о конспиративном доме в Фулхэме, о кровати и матрасе.

– Кто там был с тобой? – Я ответила, и он тихо вымолвил – «А!». Потом продолжил: – И они ее уволили.

– То есть?

Он беспомощно развел руками. Мне не полагалось это знать.

– Могу я это сохранить?

– Конечно, нет.

Я схватила бумажку со стола прежде, чем он к ней потянулся, и спрятала ее в сумке.

Он осторожно прокашлялся.

– Тогда нам следует перейти к следующему пункту. Рассказы. Что ты ему скажешь?

– Большие ожидания, блистательный молодой талант, необычайно широкий диапазон тем, изысканная, изощренная проза, глубокая чувственность, знание женщин, похоже, он знает и понимает их изнутри, в отличие от большинства мужчин, мечтаю познакомиться с ним поближе и…

– Сирина, довольно!

– Разумеется, у него большое будущее, и фонд очень в нем заинтересован. В особенности если он подумывает о сочинении романа. Готовы платить – кстати, сколько?

– Две тысячи в год.

– Как долго…

– Два года. Подлежит возобновлению.

– Боже мой! Да как же он от такого откажется?

– Откажется, потому что совершенная незнакомка будет сидеть у него на коленях и облизывать его языком. Будь сдержаннее. Пусть он сам сделает первый шаг. Фонд заинтересован, рассматривает его кандидатуру, но есть и много других кандидатов, каковы его творческие планы и так далее.

– Отлично. Буду изображать из себя недотрогу. Потом отдам ему все.

Макс откинулся на стуле, сложил руки на груди и уставился в потолок.

– Сирина, я не хотел тебя обидеть. Честно, я не знаю, за что уволили Шиллинг, и о твоей бумажке мне тоже ничего не известно. Вот и все. Но, справедливости ради, я должен сказать тебе кое-что о себе.

Он собирался сказать мне то, что я и так подозревала, что он – гомосексуалист. Теперь устыдилась я. Я не собиралась выдавливать из него признание.

– Я рассказываю тебе об этом, потому что мы добрые друзья.

– Да.

– Но прошу тебя не выносить это за пределы моего кабинета.

– Нет!

– Я помолвлен и собираюсь жениться.

Мне потребовалась доля секунды, чтобы совладать со своими чувствами, но он, наверное, успел заметить мое смятение.

– Господи, Макс, да это же замечательно! Кто же…

– Она не из «пятерки». Рут – врач в больнице Гая[17]. Наши семьи всегда были очень близки.

– Женитьба по сговору! – не сдержалась я.

Макс только смущенно рассмеялся и, может быть, чуть покраснел, сложно было сказать в желтоватом свете. Так что не исключено, что я оказалась права, и родители, выбравшие ему колледж и не позволившие ему работать руками, выбрали ему и жену. Вспомнив о его уязвимости, я вдруг ощутила горечь. Я проиграла. Немедленно накатила жалость к себе. Люди говорили мне, что я красива, и я им верила. Мне следовало бы плыть по жизни, пользуясь всеми привилегиями, которые женщине дарует красота, безжалостно бросая мужчин на каждом шагу. Вместо этого они меня оставляли. Или умирали. Или женились.

– Я счел своей обязанностью сказать тебе.

– Конечно. Спасибо.

– Мы объявим о помолвке не раньше, чем через пару месяцев.

– Само собой разумеется.

Макс быстро собрал в стопочку лежавшие перед ним бумаги. С гадким делом покончено – можно вернуться к заданию.