После описываемых событий Кардер жил один и «обходился» по дому сам. Так он перешел в средний возраст, сохраняя, насколько это было возможно, человеческое достоинство. Опыт ничему его не научил. Он не извлек из него никаких уроков, не примирился с ним, «ибо хотя он, рядовой мужчина, открыл для себя ужасающую мощь воображения, он старался не думать о том, что с ним произошло. Он решил совершенно выбросить из жизни этот роман, и такова сила поделенного на герметизированные отсеки сознания, что ему это удалось. Он совершенно ее забыл и никогда больше не жил так насыщенно».

Макс говорил, что его новый кабинет меньше, чем чулан для метел, но он оказался чуть больше, чем я ожидала. Между столом и дверью можно было вертикально разместить более дюжины метел и еще несколько – между его стулом и стеной. Однако для окна пространства не нашлось. Комната имела форму треугольника, причем Макс едва умещался в его вершине, а я сидела спиной к основанию. Дверь не закрывалась до конца, поэтому уединиться было невозможно. Так как дверь закрывалась вовнутрь, то если бы кто-то еще захотел войти в кабинет, мне пришлось бы встать и задвинуть свой стул под стол. На столе лежала стопка фирменных бланков с адресом фонда «Фридом интернэшнл» на Аппер-Риджент-стрит и изображением взлетающего голубя а-ля Пикассо с раскрытой книгой в клюве. Передо мной и Максом лежало по экземпляру брошюры фонда: на обложке красовалось единственное слово «свобода», набранное красным шрифтом, несколько размытым, будто оттиск канцелярской печати. «Фридом интернэшнл», зарегистрированная по закону благотворительная организация, поддерживала «таланты и свободу выражения в литературе и искусстве по всему миру». Не пустое место, скажем так. Фонд поддерживал деньгами или иными способами, в том числе оплачивая переводы, – писателей в Югославии, Бразилии и Чили, на Кубе, в Сирии, Румынии и Венгрии; танцевальный ансамбль в Парагвае; журналистов во франкистской Испании и салазаровской Португалии; поэтов в Советском Союзе. Фонд жертвовал деньги театральной труппе в нью-йоркском Гарлеме и оркестру барочной музыки в Алабаме; успешно боролся за упразднение власти лорда-гофмейстера над британским театром.

– Это приличная организация, – сказал Макс. – Надеюсь, тебе это понятно. Фонд имеет устойчивую репутацию. Их никто не спутает с мидовскими аппаратчиками. Здесь все гораздо тоньше.

На Максе был темно-синий костюм. Гораздо лучше горчичного пиджака, в котором он ходил обычно. И оттого, что он отращивал волосы, уши торчали у него меньше. Лампочка под металлическим абажуром – единственный источник света в комнате – выхватывала его скулы и контуры рта. По правде говоря, он выглядел изумительно и нелепо, как породистое животное в недостаточной по размерам клетке.

– Почему уволили Шерли Шиллинг? – спросила я.

Он не удивился при смене темы.

– Я надеялся, ты знаешь.

– Это как-то связано со мной?

– Видишь ли, служба в такой конторе, как наша… Возьми наших коллег, все они приятны в общении, даже очаровательны, хорошее воспитание и образование и так далее. Если ты не задействована с ними в одной операции, то ты даже не знаешь, на что они способны, в чем состоят их задачи и справляются ли они с ними. Тебе неизвестно, кто они, дружелюбные гении или улыбчивые идиоты. Иногда кого-то из них повышают по службе или увольняют, а ты и понятия не имеешь, почему. Вот так.

Я не верила, что он ничего не знает. Мы помолчали. С тех пор как у ворот Гайд-парка Макс сказал, что привязался ко мне, мы виделись очень редко. Я чувствовала, что карьера его набирает высоту и он уже вне моей досягаемости. Он нарушил молчание.

– Третьего дня, на собрании, у меня сложилось впечатление, что ты недостаточно знаешь об Отделе информационных исследований. Официально его не существует. Отдел был образован в сорок восьмом как подразделение МИДа, находится на Карлтон-Террас-стрит. Его задача – вбрасывать информацию о Советском Союзе в общественное пространство посредством дружественных журналистов и новостных агентств, публиковать факты и опровержения, поощрять определенные издания. В общем, трудовые лагеря, беззаконие, паршивое качество жизни, подавление инакомыслящих, обычные дела. Помощь левым некоммунистических взглядов; попытки всемерно разрушать фантазии и розовые мифы о жизни на Востоке. Однако ОИИ переживает не лучшие времена. В прошлом году он пытался убедить левых, что нам нужно объединиться с Европой. Смешно. Слава богу, что Северной Ирландией теперь занимаемся мы, а не они. В свое время отдел сделал большое дело. Но теперь разросся и действует топорно. И утерял связь с настоящим. Поговаривают, что скоро его ликвидируют. Нам, однако, важно только то, что отдел превратился в инструмент МИ-6, занялся грубой пропагандой и обманными маневрами, которые никого больше не обманывают. Их отчеты опираются на сомнительные источники. ОИИ и его так называемый оперативный штаб вместе с «шестеркой» воюют в прошедшей войне. Глупые игры бойскаутов, вот чем они занимаются. Поэтому всем в «пятерке» так нравится история с «лицом к стене», которую рассказал Наттинг.

– Она правдива? – спросила я.

– Сомневаюсь. Но «шестерка», с ее помпезностью, бесспорно, выглядит по-дурацки, поэтому у нас и любят такие байки. Так или иначе, замысел «Сластены» в том, чтобы провести собственную операцию независимо от «шестерки» и американцев. Завлечь в это дело прозаика, романиста – недавняя мысль, прихоть Питера. Я лично думаю, что это ошибка, – слишком все непредсказуемо. Но это неважно, мы выполняем задание. Необязательно, чтобы писатель был фанатичным антикоммунистом. Достаточно его скепсиса относительно утопии на Востоке и неминуемой катастрофы на Западе – ну, не тебе объяснять.

– А если писатель узнает, что мы оплачиваем его счета? Он придет в ярость.

Макс отвел глаза. Наверное, я задала глупый вопрос. Но он продолжил:

– Наша связь с «Фридом интернэшнл» опосредована через несколько звеньев. Даже если знать, где искать, концы обрываются. Расчет в том, что автор в любом случае предпочтет избежать огласки. Он будет помалкивать. В противном случае мы объясним ему, будто есть возможность доказать, что он с самого начала знал об источнике денег. А деньги будут по-прежнему капать. Парень привыкнет к определенному образу жизни и вряд ли захочет все круто менять.

– То есть шантаж?

Он пожал плечами.

– Послушай, в свой звездный час ОИИ никогда не диктовал Оруэллу или Кестлеру, что им писать. Но делал все возможное, чтобы идеи этих авторов получили распространение во всем миру. Мы имеем дело с личностями вольнолюбивыми. Мы не говорим, о чем им думать. Мы способствуем их творчеству. Когда-то вольнодумцев за «железным занавесом» колоннами отправляли в ГУЛАГ. Теперь орудие советского государственного террора – психиатрия. Противостоять системе значит быть преступным безумцем. Немало представителей нашей почтенной публики – лейбористы и дядечки из профсоюзов, профессора университетов, студенты и так называемые интеллектуалы – скажут тебе, что США поступают не лучше…

– Бомбардируя Вьетнам.