Никто было плевать на то, что ему сейчас придется делать. Что бы ни было, это стоило того, чтобы скорее выбраться из этой машины с запахом кислого молока и затравленными картонными улыбками. Розовые глаза альбиноса закрылись, когда Никто перегнулся через его колено и раздвинул полы его белой рубахи. Это было неуклюжее волшебство, но это было так просто; Никто научился этому на сотнях задних сидений, на сотнях пьянок, в спальне Лейна в ленивые вечера, когда его предков не было дома. Иногда взрослые мужики-извращенцы на роскошных машинах приезжали к кафешке у них за школой. Кое-кто из мальчишек – кто копил на гитару или хотел прикупить травы – отсасывал им за двадцатку за раз. Двадцать баксов – хорошие деньги. Запах кислого молока напомнил Никто об этих «сеансах». Пару раз он зарабатывал таким образом и при необходимости мог повторить это сейчас. С него не убудет.

У альбиноса была неслабая эрекция – его напряженный прибор буквально пульсировал алым на фоне всей этой белизны. Даже волосы у него на лобке были белыми, как вата. Никто пришлось отрыть рот пошире, с риском вывернуть челюсть. Белые пальцы зарылись в волосы Никто. Альбинос принялся гладить его по плечам и по горлу с осторожной психопатической нежностью.

– Я должен был это сделать, – сказал он, кончив в рот Никто. – Я должен был это сделать.

Его сперма была жидкой и напоминала по вкусу чуть скисшее молоко. Она обожгла саднящее горло Никто, когда он ее глотал. Он и раньше глотал сперму – это было совсем не противно. Наоборот. Когда Никто глотал сперму, он чувствовал себя бодрее. И вкус ему тоже нравился.

Альбинос дал Никто пять долларов – пять вшивых долларов, подумал Никто про себя. Он быстро выбрался из машины, пока альбинос не решил, что он еще недостаточно спасся, что ему надо – для верности – прочесть еще парочку душеспасительных брошюрок и еще раз отсосать своему «пастырю». Розовый «линкольн» медленно укатил в ночь. Никто остался один на дороге. Альбинос забыл включить единственную фару, но когда его автомобиль поднялся на вершину ближайшего холма. Никто разглядел в темном заднем стекле бледное зеленое свечение. Красноглазый пластмассовый Иисус освещал дорогу сквозь ночь.

Никто облизал губы. Вкус спермы – все еще терпкий и свежий – напомнил ему про Лейна. Вернее, про его слова. А ты знаешь, – сказал как-то Лейн с невинным сладострастием в голосе, – что у спермы и крови почти одинаковый химический состав?

Местность была холмистой, промокшей и абсолютно черной. Никто ободрал руку о какую-то изгородь из колючей проволоки. Было так больно, что он даже расплакался. Ладно, теперь я совсем один, – думал он, слизывая кровь с руки. – Никто не знает, где я сейчас. Он промочил ноги и жутко замерз, озноб пробирал его до костей. Высокая мокрая трава поскрипывала у него под ногами. Наконец он набрел на какой-то заброшенный амбар. Повсюду темнели громадные силуэты старых сельскохозяйственных машин, тяжелых и проржавевших. Любая из них может свалиться на него, пока он будет спать, – свалиться и пригвоздить к заплесневелому полу. И один он не выберется. И умрет. Но ему было уже все равно.

Внутри было пыльно. Никто чихнул раз, другой, третий – это было больше похоже на спазмы, которые согнули его пополам. Третий чих превратился в сдавленное рыдание. Он свернулся калачиком под каким-то навесом и присосался к своей разодранной руке. Он лежал в темноте и пил свою кровь. Слезы текли ручьем.

Ночью, когда Никто уже спал и видел тревожные сны, маленький паучок робко пробрался сквозь его влажные черные волосы. Спустился по гладкой щеке, на миг задержался на мягких губах и спустился по мокрым, испачканным красным пальцам, прижатым ко рту. Даже во сне Никто слизывал свою кровь.

Когда Кристиан въехал в Потерянную Милю, было все еще жарко.

Он не знал, что это за городок, потому что на дороге не было никаких знаков с названием. Указатель – сосновую доску с выцветшей от времени краской – еще лет двадцать назад сбил один дядька, который решил оприходовать за одну ночь сразу двоих любовниц. Его голова покоилась на груди Водки, а рука – на бедре у Виски, когда он утратил контроль над своим автомобилем. Указатель с названием города до сих пор валялся в нескольких футах от дороги, в густых зарослях пуэрарии, покоричневевший от крови, которая давным-давно высохла.

Так что поначалу Кристиан даже не знал, в какой город он въехал. Он знал только одно: он где-то в Северной Каролине, денег почти не осталось, бензин тоже уже на исходе, и весь день было душно и жарко, и солнце все время грозило выглянуть из-за облаков. В общем, даже не зная названия города, Кристиан решил задержаться здесь на какое-то время.

Он ехал по шоссе № 42 и свернул с него налево; стало быть, он въехал в город со стороны Скрипичной улицы – мимо вросших в землю трейлеров и покосившихся лачуг, мимо маленьких кладбищ, заросших сорной травой, мимо куч искореженного железа. Он не почувствовал ничего: ни ужаса, ни волнения. По большому счету, ему было все равно, где жить. Я мог бы доехать до Сан-Франциско, – подумал он, – и глядя на мост «Золотые Ворота» и на огни Китайского квартала, я чувствовал бы то же самое. Ему нельзя было вернуться в Новый Орлеан, так что он мог поселиться в любом другом городе. Все равно, в каком.

На обочине, у самой дороги, стояла девочка лет семи-восьми, но худенькая и сморщенная, как старушка, в синей рубашке, которая была ей сильно велика. Один рукав уныло болтался, наполовину оторванный. Девочка что-то вертела в руках. Поравнявшись с ней, Кристиан притормозил и опустил стекло. Девочка уставилась на него. Ее серые глаза были такими же пасмурными и выцветшими, как сегодняшнее небо.

– Что это за город? – спросил Кристиан. Девочка безразлично пожала худым плечом. Теперь Кристиан разглядел, что было у нее в руках – дохлая крыса с пропыленной шерстью. Ее размозженная голова и передние лапы ссохлись до состояния мумии.

Кристиан заставил себя еще раз заглянуть в лицо девочке. Ее бледные глаза казались бездонными; было трудно разобрать, где кончаются радужные оболочки и начинаются белки, они как бы перетекали друг в друга. Кристиан уловил кислый коричневый запах смерти. От крысы. Слабый запах засохшей крови.

– Как называется этот город?

Девочка таращилась на него своими бездонными серыми глазами. У нее было что-то не то с лицом. Один глаз располагался чуть выше другого, лоб был слишком низким, брови изогнуты под каким-то невообразимым углом. Это было лицо умственно отсталого ребенка. Такие люди – одни из немногих спокойно выдерживают его взгляд. Они не боятся, потому что не понимают.

Он подумал, а не взять ли ее в машину. Запах мертвой крысы – пусть даже сухой и кислый – разбудил в нем голод. Кровь мальчика из ночного клуба, которого он выпил у реки, уже давно переработалась. Ему пора подкрепить силы. Но ему не понравился ее перекошенный рот и искривленное худосочное тельце. У Кристиана была одна слабость – он любил все красивое.

Он надавил на педаль газа. Но в зеркале заднего вида он видел ее пустые глаза, тупо глядящие ему вслед. Изуродованная дохлая крыса так и болталась у нее в руках.