Есть кое-что еще.

Я стискиваю телефон немеющими пальцами. Обдумываю свою мысль еще три минуты. Потом решаюсь и нажимаю кнопку быстрого вызова. Нетерпеливо жду ответа.

– Добрый день, Екатерина, – приветливо откликается Борис Анатольевич. Как я оплатила счета вперед – у него резко поднялось настроение.

– Ой, – до меня внезапно доходит, что времени всего-то семь утра, и человек возможно спал, – я вас не разбудила?

– Нет, – невозмутимо отзывается врач, – я сегодня дежурил в реанимации. Еще на дежурстве. Что вы хотели? Узнать о самочувствии вашей мамы?

– Нет, – произношу я отрывисто, и тут же поправляюсь, услышав удивленное хмыканье врача, – то есть не совсем. Борис Анатольевич, в прошлом месяце вы говорили, что можно попробовать сделать маме повторную операцию на мозге. Как там его… Дренирование?

– И его тоже, да. Но я помню, что вы тогда отказались. Сказали, что стоимость операции…

– Она не повысилась? – перебиваю нетерпеливо. Это на самом деле важно.

– Нет, повышения цен не произойдет раньше начала следующего года.

Прекрасно.

– А что по маминым показаниям? – продолжаю я допрос. – Её состояние позволяет ей пережить операцию? Какова вероятность, что после неё она выйдет из комы?

– Вероятности, – Борис Анатольевич невесело вздыхает, – Катя, вы ведь понимаете, что она уже не один месяц в коме находится. И это на самом деле сильно снижает её шансы.

– Скажите просто, – произношу, выключая к чертовой матери скепсис, – есть хоть малюсенький шансик, что деньги будут потрачены не зря?

Он молчит некоторое время, и это хорошо на самом деле. Потому что примись он тут же меня убеждать, что конечно, шансы есть и очень высокие – мне пришлось бы заставлять себя верить. Но что хорошо, Борис Анатольевич и вправду врач от бога. И он не врет. Ну, или делает это убедительно.

– Конечно, шансы месяц назад были выше, – скептично произносит он, – но даже с учетом этого, мы проводили достаточно эффективную лекарственную терапию, чтобы минимизировать отмирание клеток мозга. Попробовать стоит. Если вам это по карману.

– Подготовьте контракт, – прошу я, растирая виски ладонью, – приеду к десяти и все подпишу и оплачу.

– Хорошо, Екатерина, я вас дождусь.

Я сбрасываю вызов и плотно сжимаю губы. Внутри меня сражаются гордость и практичность.

К черту. Если я верну Ройху деньги – он еще, не дай бог, поймет, что мне не плевать на его мнение. А я… Пусть лучше думает, что плевать. Пусть и дальше свой гарем разводит, а я одной из его потрахушек больше быть не хочу.

А что касается денег… Гордость моя сейчас, конечно, сдохнет, и делать это она будет долго, в страшных муках. Ну, и пусть. Если есть хоть один маленький шанс, что этот Новый год я встречу с мамой? Пусть она хотя бы в себя придет.

Господи, ну пожалуйста!

Я помню, как в первый раз приехала в эту клинику. Когда мне в госбольнице сказали, что оставят маму еще на неделю, но потом я буду обязана забрать её домой, потому что запланированный курс лечения пройдет, дальнейшего – обычный полис не предусматривает. Как одна из медсестер украдкой сунула мне визитку частной клиники. Как подкосились у меня ноги, когда я увидела местные расценки. Как сидела и не понимала, что дальше делать.

Я писала Вовчику. Километры СМС старшему брату, в котором тогда еще видела остатки человечного. Просила помочь. Но помогла себе в итоге исключительно сама. Вспомнила, как девица, что вела у нас занятия по стрипу, говорила, что я гребла бы деньги лопатой, если бы попробовала “монетизировать хобби”.

Ну, скажем честно, про “грести лопатой” – она сильно преувеличила. Хотя кто знает, если бы я не выгребала все до копейки на мамино лечение – может, и чувствовала бы себя “в шоколаде”.

Самое паршивое, что появилось в моей жизни после того, как начала первые свои выступления – так это снисходительные взгляды окружающих. В частности – персонала этой клиники. Секретарши, которая приносит бумаги. Главврача, с которым я встречалась пару раз всего. Все они смотрели на меня так…

Будто знали единственный способ для студентки заработать деньги на лечение в их понтовой больничке.

Ладно.

Плевать на их осуждение.

Не плевать на маму, согласие на операцию которой я сейчас подписываю.

– Как быстро все происходит? – произношу, когда ставлю последнюю подпись. Гляжу в это время персонально на Бориса Анатольевича. Он хотя бы на меня как на человека смотрит.

– Мы уже сегодня начнем подготовку, – он разъясняет буднично, спокойно, как равной объясняет, – проведем предоперационную лекарственную терапию. Послезавтра проведем операцию.

– Так быстро…

– В её ситуации каждый лишний день стоит отмерших мозговых клеток, – Борис Анатольевич невесело вздыхает, – да и к чему отсрочки? Вы ведь внесли плату в полном размере. Мы должны сделать то, за что вы нам заплатили.

Ага. Все остатки с карточки выложила. Даже пятихатку со свежеприлетевшей стипендии докидывала, чтобы тык в тык по сотням сошлось.

Нарочно увожу взгляд влево, впиваюсь глазами в гигантский аквариум почти во всю стену. Из него на меня пронзительно лупает зенки упоротый красно-полосатый клоун.

– У неё большие риски?

Борис Анатольевич молчит с минуту. Значит, приличные.

– Катя, вы ведь и сами понимаете, что она вряд ли придет в себя без нашей помощи. Конечно, мы можем сейчас отменить соглашение, если вы боитесь и хотите рассчитывать на чудо, но…

– Нет, не стоит, – я качаю головой, – чудо – это хорошо. Но я в них не особо верю.

Вообще уже ни во что не верю. Ни в людей, ни в справедливость, а чудеса – это и вовсе что-то за гранью. Врач ободряюще сжимает меня за плечо.

– Держитесь бодрей, Катерина. В конце концов, у вашей мамы кроме вас никого нет. Вы её опора.

Ничего не говорю. Просто болезненно кривлю губы.

– Зайдете к ней? – Борис Анатольевич настойчиво смотрит на меня. – Вы давно её не навещали.

А вот это на самом деле больной вопрос.

Иногда у меня бывает… Бывает, что никак не могу себя заставить ехать в клинику к маме. Все откладываю, откладываю, откладываю… Может, плохая из меня дочь. Может…

– Конечно, я к ней зайду, – произношу вымученно, – я к этому готова.

Вру, конечно.

Никогда у меня не получалось подготовиться к этому достойно. Единственная моя подготовка – перед визитом в клинику положить в сумку черный том “Шестого дозора”. Чтобы себе не оставить повода отступить.

Я до сих пор помню, какой она была до похорон отца.

Как приходила в её балетный класс, как вставала в дальнем углу, и хоть уже тысячу лет у неё не занималась – все равно тянула носки на станке. Все равно отрабатывала деми-плие и гран-плие, как девочки из её группы.