Соваться к другим запертым дверям было бы уже невыносимой глупостью, я бы просто сузил круг поиска моим врагам. На каждом посту часового на стене висел телефон, я отлично запомнил массивные чёрные аппараты в корпусе из эбонита, обо мне доложат мгновенно. А вот открытая дверь мне попалась только один раз, и грех было ею не воспользоваться. Конечно, оставленная нараспашку дверь могла быть и ловушкой, но решил рискнуть. Поднявшись лестнице, я обнаружил открытую дверь наверху и не преминул войти. Никакого поста здесь не было и в помине, и я вошёл прямиком в чей-то кабинет.

Хозяин его развернулся ко мне лицом, не вставая из приличных размеров кресла, стоящего за таким же массивным письменным столом. Был он невысокого роста, но коренаст настолько, что его вполне можно заподозрить в родстве с народом гномов. Плосковатое лицо, мясистый нос и копна седеющих, но не редеющих волос. Передо мной профессор Гранин собственной персоной. Одет он был в хороший костюм, но сразу видно, что тот не пошит по мерке, а взят в магазине готового платья и подогнан по фигуре профессора.

— Я ждал вас, молодой человек, — заявил он, поднимаясь-таки из кресла и протягивая мне руку. — Гранин, — представился он. Я пожал ему руку, убрав нож и пистолет, но называться в ответ не стал.

— Очень приятно, — только и сказал я.

— Когда поднялся переполох, — сообщил мне Гранин, — я решил открыть все двери, надеясь, что кто-нибудь заглянет ко мне на огонёк.

На экуменике он говорил безупречно, но тут ничего удивительного. Все учёные в Руславии говорили на имперском, потому что иначе было не поступить в университет, где преподавали исключительно на экуменике. Закон запрещал для преподавания все другие языки, даже родные для жителей провинций империи.

— Зачем? — спросил я, не спеша доверять профессору.

— Вы же за Соколовым пожаловали, — без единой вопросительной интонации сказал он, — вот и забирайте его. Как только он спелся с фон Вольгом, на мои проекты перестали выделять финансирование. А между прочим, шагоходы — это прорыв в военной технике. Я мог бы целую лекцию вам прочесть, но не буду тратить время. Ни своё, ни ваше. Если вы заберёте Соколова — все его разработки будут дискредитированы, фон Вольг получит по заслугам, а мне снова выделят деньги на исследования и эксперименты.

Вот в такую мотивацию я вполне верил: конкуренция — великая сила. В научном сообществе люди пускаются на самые обычные низости ничуть не реже, чем где бы то ни было ещё.

— Выходите из моего кабинета, молодой человек, и пройдите по коридору направо, — принялся объяснять мне дорогу Гранин. Я слушал очень внимательно, надеясь, что на сей раз траншейная болезнь не накроет меня, пока я буду ходить по новым коридорам.

— Это здание без охраны? — спросил я, прежде чем покинуть кабинет.

— Здесь мы только живём, — пожал плечами Гранин. — Работаем в другой части Фабрики, и оттуда запрещено выносить какие-либо записи или документы. Видите, здесь у меня нет ни бумаги, ни ручек, я могу только читать книги.

Все стены кабинета была заставлены книжными шкафами, чьи полки просто ломились от книг. Но, действительно, на столе я не увидел ни листка бумаги, ни письменного прибора.

Кивнув на прощание снова рассевшемуся в кресле Гранину, я вышел из кабинета. Ушёл, правда, недалеко. За коридором, о котором мне рассказал профессор, находился большой холл для отдыха научных сотрудников с мягкими диванами вдоль стен и столиками рядом с ними. Вот только там меня ждал полковник фон Вольг собственной персоной в сопровождении Рыкова, Серой Лисицы и двух десятков солдат с автоматическими винтовками в руках.

— А ты был прав, Ваня, — усмехнулся фон Вольг, сжимая кулаки так, что захрустела кожа его красных перчаток. — Ублюдок Гранин решил предать нас, чтобы избавиться от Соколова и от нас с тобой заодно.

— Эта сучка тут точно замешана, — добавил, гневно глядя в сторону Серой Лисицы, Рыков.

— Всё это мы скоро узнаем, Ваня. — Улыбка фон Вольга была отвратительно торжествующей. — Очень скоро.

Меня окружали трупы. Трупы, тьма и холод. Холод пробирал до костей. Трупы хватали меня мёртвыми руками, пытались затащить обратно в ледяную трясину, где мы только что плавали вместе. Но я сумел прорваться через них.

Сначала я выпростал руку, и пальцы тут же сковал мороз. Оказывается, в жидкой, полной трупов, грязи было куда теплее, нежели на воздухе. Но я поборол постыдное желание нырнуть обратно в тепло — сейчас оно означало для меня смерть. Усилием более воли, нежели одеревеневших от холода мышц, я вытолкнул себя из трясины. Опираясь на трупы, повалился прямо на них, жадно вдыхая ледяной воздух. Как и все мертвецы, я был раздет донага и теперь полз по телам к берегу. Хотя кого я обманываю, полз я куда придётся — берег впереди или нет, я не знал.

Всё же удача повернулась ко мне лицом, и я выбрался-таки на относительно твёрдую землю. Трясина с плавающими в ней трупами осталась позади. Что делать дальше, я не представлял, но главное я понимал — останавливаться нельзя. Холод убьёт меня в считанные часы. А может, я часа не протяну — на морозе и нагишом.

Первым делом я сумел подняться на ноги. Сам даже толком не представляю, каким чудом мне это удалось. Держась за кривой ствол дерева, я поднял себя на ноги и почти повис на нём. Стоять прямо было уже выше моих сил. Но теперь надо сделать первый шаг. Отпустить ствол и идти вперёд. Но только лишь я разжал пальцы, как тут же повалился в ледяную грязь. Новый подъём я уже не смог бы осилить даже под страхом смерти.

Вот, значит, какой была моя судьба. Надо сказать, у неё есть чувство юмора — очень чёрное. Я умирал в ледяной грязи, той самой, в которой годами барахтался во время войны. Тогда я смог выбраться, но теперь холод и грязь добрались до меня, чтобы выпить жизнь. Недалеко я ушёл от братской могилы, устроенной синим курткам атамана Сивера.

Из последних сил я попытался зацепиться пальцами за нижние кривые ветки дерева, но пальцы лишь скребли по коре. Она отслаивалась пластами, будто кожа попавшего под газовую бомбардировку. Последнее, что помню — отвратительное ощущение жирной ледяной грязи между пальцев.

Меня подвесили, будто тушу на бойне, да и обрабатывал меня лично фон Вольг ничуть не хуже. Хорошее мясо нужно как следует отбить перед тем, как начинать резать. И полковник дал волю кулакам. Бил расчётливо, так чтобы причинить боль, но не покалечить. Мои рёбра трещали от его ударов, что творилось с органами — лучше не думать, боль красной пеленой застила глаза. Но главное, фон Вольг не задал ни единого вопроса — он просто бил меня, чтобы получить удовольствие.

Через багровую завесу боли я видел улыбающегося Рыкова, приветствовавшего каждый удачный удар фон Вольга. Удачным был тот, что заставлял меня издать сдавленный стон. Большего им от меня добиться не удалось. На некотором расстоянии от них стояла Серая Лисица. По всей видимости, её не раскрыли, и как бы ни злобствовал Рыков, фон Вольг обратил весь свой гнев только против меня.