В девять часов библиотечный служитель, обойдя зал, крючком на длинной трости загасил газовые светильники, библиотека закрылась. От выхода Дороти повернула налево, затем по Ватерлоо-роуд побрела к реке. У перил железного пешеходного мостика остановилась. Дул сильный ветер. Пласты тумана, поднимаясь с воды как дюны, ползли, свивались зыбкими столбами, унослись на северо-восток. Густая сырь, пробрав сквозь платье чувствительным ознобом, резко напомнила о приближении ночного холода. Дороти пошла дальше и силой притяжения, собирающей вместе всех бездомных, пришла на Трафальгарскую площадь.

Место действия Трафальгарская площадь. Сквозь туман одна из скамей у северного парапета. На скамье и вокруг нее компания в дюжину человек. Среди них Дороти.

Чарли (поет). Ав Мари, ав Мари, аве Мари-ия!.. – (Биг Бен бьет десять.)

Хрюкач (передразнивая бой часов). Ду-дум, ду-дум! Эй, там, заткнешь, что ль, свою долбаную брякалку? Семь часов еще тут на этой площади, пока будет где привалиться и соснуть. Хрен дела!

Мистер Толлбойс (сам с собой). Non sum qualis eram boni sub regno Edwardi![23]Во дни невинности, до той минуты, как Дьявол, вознеся меня, низвергнул в пучину черную газет воскресных! Меня, почтеннейшего приходского ректора из Литтл-Фоли-близ-Дьюзбери…

Глухарь (поет). Эх, бури-бури, бури-бури…

Миссис Уэйн. Ах, милочка, я сразу догадавшись, что вы леди, которая при воспитании. Нам-то с вами известно, как вот невыносимо так принизиться. Для нас это ж не то, как вот для некоторых.

Чарли (поет). Ав Мари, ав Мари, аве Мария милосе-ердная!

Миссис Бендиго. Муж называется, ага? Сам в рынке по четыре фунта в неделю зашибает, а жена у его «пшла вон» звезды числить на площадь драную! Муж он!

Мистер Толлбойс (сам себе). Златые дни, златые дни! Моя увитая плющом церковь подле холма цветущего, мой крытый алой черепицей ректорский дом, в куще старинных тисов дремлющий! Моя библиотека, моя теплица виноградная, моя кухарка, моя горничная, мой садовник! Мой счет в банке, имя мое в церковном справочнике! Костюм мой черный безупречный, воротничок мой задом наперед, моя муаровая шапочка, лихой казацкою папахою средь прихожанок мелькающая…

Миссис Уэйн. Одно, за что спасибо Господу, что бедная моя мамаша не доживши видеть, как ее старшенькая, для которой на воспитание, милочки, уж ничего-то не жалели и молоко прямо из-под коровы…

Миссис Бендиго. Муж он, как же!

Рыжий. Чаю, что ли, хоть сварганим? Больше во всю ночь не хлебнешь, запрут кофейню в полодиннадцать.

Живчик. Ой, Боже! Холод проклятущий, помру ей-богу! Ничегошеньки же не поддето под брюками. Ой, Боженька!

Чарли (поет). Ав Мари, ав Мари…

Хрюкач. Четыре пенса! Шесть часов шляться – четыре пенса! А эта сволочь, шаромыга одноногая, внаглую огребает по всем пивнухам от Алдгейта до Крайней улицы. Выставит свою долбаную деревяшку, трясет бляхами ветеранскими, которых на базаре сторговал. Гад!

Глухарь (поет). Бури-бури, бури-бури.

Миссис Бендиго. Ладно, но я уж паразиту выложила, что об нем думаю. «Мужик, говорю, да? Анализ делать вот такое в бутылках носят!» И говорю ему…

Мистер Толлбойс (сам себе). Златые дни, златые дни! Бифштекс прожаренный, селяне кроткие и умиление Творца всевышнего! Утра воскресные в алтарном кресле дуба мореного, благоухание букетов свежих, шуршание стихарей крахмальных в духоте сладостной! Вечера летние, в окошко кабинета лучи закатные – и я, задумчивый, чаем налившийся и дымом трубки своей окутанный, том в переплете кожаном изящном листающий: «Лирические Грезы Вильяма Шентона, эсквайра», «Сокровища Старинной Английской Музы из собрания Дж. Лэмпри, ДБ», доктора богословия распутного…

Рыжий. Пошли хоть кто, кипятку наберем с бачка-то? Молоко есть, чай есть. Вот токо сахар драный есть у кого?

Дороти. Холод, какой холод! Просто насквозь пронизывает! Неужели вот так всю ночь?

Миссис Бендиго. Да уймись! До смерти не выношу плаксивых девок.

Чарли. А что ль не вдарит холодрыга? Гляди, тумана уж на самый столб налезло. К утру хрычу Нельсону грабли отморозит[24].

Миссис Уэйн. Конечно, когда мы еще при нашем торговом деле состояли, когда у нас табак и сласти в лотке прямо на углу…

Живчик. Ой, Боженька! Одолжь, Рыжий, пальтом угреться. Ей-богу, подыхаю!

Хрюкач. Гад долбаный! Чтоб я в другой раз его не достал, кишки б наружу ему не выпустил!

Чарли. Солдатский фарт, старик, солдатский фарт. Сегодня костенеть на площади – завтра антрекот лопать и пуховик давить. А в четверг чертов, так чего и ждать?

Миссис Бендиго. Отлезь, отлезь, Папуля! Нужна больно мне на плече твоя башка вшивая, коли муж у меня есть?

Мистер Толлбойс (сам себе). Никем не превзойден в проповедях, псалмах и модуляциях. На всю епархию прославлен исполнением «Сердцем воспряньте». Равно был прекрасен во всех стилях церкви Высокой, Низкой, Широкой и Безразмерной. Блестяще интонировал католический вой англокошачий, рубил святые марши англиканцев, гнусил низкоцерковное нытье и подпускал на радость сектам инакомысленным рулады ржания лошадиного…

Глухарь (поет). Эх, бури-бури…

Рыжий. Отыми когти, Живчик! Да никой одежи ты с меня не получишь, покуда вшу свою не вытравишь.

Чарли (поет).

Ка-ак сердце жаждет хладных струй,

Ко-агда горит огнем желаний…

Миссис Макэллигот (во сне). Ето ты, Майкл, мил мой?

Миссис Бендиго. Небось у его и другая живая жена была, когда подлец со мной женился.

Мистер Толлбойс (торжественным тоном священника). А если кто из вас знает причины или препятствия, мешающие соединению этих двоих священными узами брака…

Живчик. Браток! Браток драный! Пальта он драного пожалил!

Миссис Уэйн. Ну, если вы о чае разговор, так у меня привычки нету отказывать чайку попить с приятностью. Как еще живши бедная мамашенька, так мы с ней чайничек за чайничком…

Проныра-Ватсон (сам себе, гневно). Суки! Сами же наведут и сами садят. И дела даже не успеешь провернуть, а срока каждому впаяют. Суки!

Глухарь (поет). Эх, бури-бури…

Миссис Макэллигот (полусонно). Майкл мил мой… Уж вот взаправду ласков был дружок-то дорогой. Никакой боле парень мне не глянулся с той ночи, как сошлись мы за мясниковым двором, и он мне дарил сосисков, которы коло складов на свой харч выскулил.