— Вот вы где! — Под лестницу заглянула медсестра Галя. — Что здесь происходит? Раненые Фролов и Медведев! Немедленно прекратите!

Контуженный и безногий дубасили один другого, катаясь среди мешков с грязным бельем.

— Галя! — радостно воскликнул Василий. — Отстань, пошел вон, — отшвырнул он Митяя. — Найди мои очки! Галя, как хорошо, что вы пришли! Я страшно виноват перед вами, — он поднял руку с просьбой помочь ему встать.

Последний час Галя проплакала, лицо у нее было опухшим, носик покраснел, но держалась она строго — хотя и с трудом, но заставила себя вернуться к служебным обязанностям. Которыми манкировала. Он так сказал. Слово было не ругательным, как объяснила старшая медсестра, означало — «пренебрегать», но все-таки обидным. Галя более не собиралась выказывать лейтенанту Фролову симпатию. Напротив — презрение. Однако помочь инвалиду встать и подать костыли — ее прямой долг. Кроме того… Василий выглядел таким пристыженным, раскаявшимся, лохматым и очень милым.

— Простите меня, Галя! Я дурак, осел, ханжа и лицемер. А вы чудная и прекрасная!

— Громче! — попросил Митяй.

— Заткнись! — бросил ему Василий. — Кстати, это мой брат. Прошу любить и жаловать. То есть меня любить, а его жаловать. Он отличный парень, и я безумно рад его встретить. Он сказал, что моя мама жива, а я думал, что погибла. Галя, за такое известие я готов отдать вторую ногу. И за ваше прощение тоже. Только как без двух ног на костылях?

— Можно на протезах, — растерянно ответила Галя.

Митяй не расслышал их диалог, но по лицам догадался, что состоялось важное объяснение и что Васятке не долго оставаться девственником.

Митяй расхохотался. Василий погрозил ему костылем. Галя попыталась вернуть строгое выражение лица.

— Как вы спустились с лестницы? — спросила она.

— На брате. Подняться поможете, в смысле — научите? Вверх по лестнице как по прямой? — напомнил Василий.

— Кажется, я тут лишний, — стал выбираться из закутка Митяй.

Колченогий Василий, медсестричка как гвоздями к полу прибитая, разбросанные мешки и очень мало места.

Братья, оба высокие, только Вася худее и стройнее, чем широкий в кости Дмитрий, пригибали головы, а низенькая Галя стояла, вытянув шею, похожая на куколку, наряженную под доктора — в белом халатике и косынке.

— Вас все обыскались, — Галя все еще пыталась сохранить лицо.

— Что? — переспросил Митяй.

— Вы пропустили обед и процедуры! — громко попеняла Галя.

— Ага, — Митяй, наконец, протиснулся. — Обед — это святое.

Он оглянулся: брат и медсестричка стояли в полуметре друг от друга, губы их шевелились, слов он не слышал.

Взял Галю за талию, она ойкнуть не успела, и приставил к Василию. Одну Галину руку положил брату на грудь, а вторую завел за спину.

— Вот так композиция будет лучше, — сказал Митяй.

За спиной девушки вытаращил глаза, беззвучно потряс кулаками в воздухе: не теряйся, братка! И для пущей наглядности вытянул губы трубочкой и почмокал: целуй ее!

Василию его подсказки не требовались.

Сарафанное радио в госпитале работало не хуже, чем в глухой деревне. И вскоре всем стало известно, что у лейтенанта Фролова с сестричкой Галей роман. Подтверждением тому была их подчеркнуто официальная манера общения на людях. А еще брат Фролова, контуженный Медведев, частенько охранял по ночам место свиданий под лестницей. Сидел на последнем лестничном пролете, курил или похрапывал, привалившись к лестничной ограде.

Балагур Лёха, недолюбливающий гордеца Василия и называвший его «Полторы ноги в очках», говорил, что удобнее шуры-муры крутить в десятом «А», где хранятся запасные матрасы. Но в десятый «А» еще успеть надо: шустрые выздоравливающие, в ожидании своих пассий, забивали там место с вечера. Кроме того, сибиряки, видно, не привыкли в одиночку как на медведя, так и на бабу ходить. Хотя храпящий на лестнице брательник — это полнейшая демаскировка.

Митяй и Васятка вместе находились в госпитале неделю, роман с Галей у Васи длится чуть дольше — десять дней. В облюбованное место под лестницей братья уходили днем, после врачебного обхода, процедур и обеда, когда госпитальные насельники погружались в мертвый час. Если Галя дежурила, то Василий и Митя спускались под лестницу и после ужина. Они не могли наговориться, а общаться прилюдно им не позволяло воспитание: сибиряки не ведут доверительных бесед при чужих ушах, даже если эти беседы не касаются личных обстоятельств. Василий больше не вспоминал о своих терзаниях по поводу присвоения Героя Советского Союза и половой неискушенности. Митяй не делился тем, как тоскует без жены, как мечтает увидеть сына.

Их разговоры были мужскими, не такими, как у женщин, которые поют на один мотив и счастливо сливаются в общем хоре. Братья рассуждали о предметах, далеких от интересов каждого из них. Василий совершенно не разбирался в живописи, но выслушивал Митяя, который рассказывал о художниках, полотнах и новаторской технике письма. Митяй говорил о картинах, теснившихся в его воображении.

— Любопытно будет увидеть то, что ты сейчас описываешь, — подбадривал его Василий. — Для меня все это в новинку. Признаться, я Репина, Серова и прочих реалистов считал вершиной искусства, дальше только отрабатывается шаг на месте, главное, чтобы похоже на натуру было. А ты говоришь — импрессионисты, кубисты? Забавно.

Василий не высказывал сомнений, что Митяй с его трясущимися руками, нервным тиком мышц лица, вызывающих заикание и часто невнятную сумбурную речь, не производит впечатление художника, способного держать кисть и перенести на полотно внутренние образы.

Митя, в свою очередь, относился с тайным недоверием к рассуждениям Васятки о новейшем оружии. Мол, современная война должна вестись по другим законам.

— Урановая бомба, говоришь? — переспрашивал Митяй. — Шандарахнули и полгорода снесло? Окружили армию противника, самолетик прилетел, бомбочку скинул, и прощайте, мама, армии нет? Похоже на сказки, мечты. Знаешь, как мы под Сталинградом упирались? С завода танки выходили, без боекомплекта, в них даже не танкисты, в них рабочие запрыгивали и перли на фашистов. Главное — боевой дух.

— Никто не отменял боевого духа, — жарко твердил ему в ухо Вася. — Но еще Суворов говорил: «Где меньше войска, там больше храбрых». Времена Суворова канули в Лету, а задачи остались прежними: уничтожить противника при минимальных потерях собственной силы. Ты что, не видел, как солдат в начале войны бросали в бой, точно скот на закланье? Между тем наука — это всегда прогресс, от стиральных машин до вооружения.

— Есть машины, которые вместо баб стирают?

— Есть, не перебивай меня. В войне победит тот, чья наука, фундаментальная и, как следствие, прикладная окажется передовой. Сейчас это американцы, англичане и, возможно, немцы. Если немцы, то по-настоящему страшно.