Да, эти двое не могли уважать друг друга. Я замечала это в словах и в поведении Диаса-Варелы, когда он обращался к Руиберрису, особенно когда начал выпроваживать его ("Тебе не кажется, что ты засиделся? Ты разве не видишь, что у меня гостья и мне не до тебя? Так что давай, Руиберрис, поторапливайся. Катись отсюда," — заявил он, не успели мы закончить наш коротенький диалог. Наверняка он заплатил ему тогда. Возможно, и до сих пор продолжал платить: за посредничество, за помощь в совершении преступления — за то, что всем руководил, за то, что ему, возможно, тоже придется отвечать за последствия). А отсутствие уважения со стороны Руиберриса проявлялось в том, как он смотрел на меня — с самого начала, с того момента, как я открыла дверь и вышла из спальни: ведь он сразу понял, что я в этом доме и в этой спальне не впервые (это бывает ясно с первого взгляда), что мое присутствие здесь — вещь обычная, что это не тот случай, когда женщина пришла к мужчине в первый раз (который очень часто оказывается и последним), а могла бы пойти к другому, и с ним ей тоже понравилось бы. Он увидел во мне женщину, которая, если можно так выразиться, "занята" его другом, по крайней мере, на какое-то время (впрочем, на самом деле все почти так и было). Но его это совсем не смущало: он смотрел на меня все тем же оценивающим мужским взглядом, и на губах его играла все та же полупохотливая-полукокетливая улыбка, обнажавшая десны, словно неожиданное появление женщины в юбке и лифчике и знакомство с этой женщиной было только началом и в будущем он надеялся снова встретиться с ней — со мной — в другом месте и наедине. Или словно собирался позднее попросить мой телефон у того, кто нас друг другу представил — против воли, только потому, что ему ничего другого не оставалось.

— Еще раз прошу извинить меня за вторжение, — повторила я, возвращаясь в гостиную уже в джемпере. — Я и представить себе не могла, что, кроме нас, в доме есть еще кто-то. Иначе я конечно же не вышла бы, — я старалась делать упор на том, что и не подозревала о присутствии в гостиной Руиберриса, хотела заставить их поверить, что ничего не слышала.

Диас-Варела смотрел на меня серьезно и пытливо. В его взгляде мне почудился даже упрек. Руиберрис продолжал оставаться самим собой.

— Вам не за что извиняться, — успокоил он меня со старомодной галантностью. — Предмет одежды, в котором вы перед нами появились, был восхитителен. Жаль, что не удалось его как следует рассмотреть — вы так быстро убежали!

Диас-Варела поморщился, ему не понравилось то, что он услышал. Ему вообще не нравилась вся эта история: неожиданное появление в его доме Руиберриса, новости, которые он принес, мое внезапное появление в гостиной во время их разговора, то, что, перед тем как выйти, я могла стоять под дверью и подслушивать, а не спать, как он полагал; то, что ему пришлось познакомить нас с Руиберрисом, то, как Руиберрис смотрел на мой лифчик и на мою юбку — вернее, на то, чего не могли спрятать мой лифчик и моя юбка, — и то, как ответил на мои извинения, хотя в его словах не было ничего непристойного. Меня это удивило и обрадовало — у меня даже мелькнула сумасшедшая мысль, что Диас-Варела меня ревнует. Или испытывает что-то похожее на ревность. Или что-то отдаленно ее напоминающее. Было заметно, что он в плохом настроении, которое еще ухудшилось, как только Руиберрис перешагнул порог и медленно зашагал к лифту в своем накинутом на плечи кожаном пальто — словно любовался сам собой, словно давал и мне возможность полюбоваться им со спины: он явно был из оптимистов, которые не замечают, что время идет, делая их старше. Прежде чем войти в кабину лифта, он обернулся к нам — мы стояли на пороге, глядя ему вслед, и были похожи на семейную пару, провожающую гостя, — поднял руку ко лбу, потом плавно опустил ее вперед, будто снимая невидимую шляпу. Он уже успокоился — тревога прошла, он больше не думал о проблемах, которые заставили его прибежать к Диасу-Вареле: такие, как он, не могут долго пребывать в унынии, они забывают о своих заботах, как только им представляется малейшая возможность забыть о них. Я вдруг подумала, что он наверняка не послушается совета друга и не сожжет и не изрежет на куски свое кожаное пальто, потому что слишком себе в нем нравится.

— Кто он такой? — спросила я у Диаса-Варелы, стараясь говорить безразличным тоном. — Чем занимается? Это первый из твоих друзей, с кем я познакомилась, и мне кажется, вы друг другу не слишком подходите. Странный он какой-то.

— Это Руиберрис, — сухо ответил Диас-Варела, словно я не знала этого или словно это было единственное, что мне следовало знать. Потом, наверное, почувствовав, что ответ прозвучал слишком резко, ненадолго задумался — возможно, взвешивал, что мне можно сказать, а чего лучше не говорить, чтобы не скомпрометировать себя, — и уточнил: — Ты уже знакома с Рико. — Подумал еще немного и добавил: — Руиберрис занимается всем понемногу. И он мне не друг, хотя знакомы мы с ним давно. У него есть какой-то бизнес, который не приносит большого дохода, так что он берется за все, что подворачивается под руку. Если ему удается окрутить состоятельную женщину, он живет за ее счет, пока ей не надоест помогать ему или пока он ей не наскучит. Если его содержать некому, пишет сценарии, готовит речи для министров, президентов различных фондов, банкиров — в общем, делает за других их работу Ему часто приходится собирать материал для писателей, которые пишут на исторические темы и которым поэтому нужно знать все о том времени, когда жили их герои: как одевались люди в девятнадцатом веке или в тридцатые годы двадцатого, каким в то время пользовались оружием, какие существовали виды транспорта, из чего делались кисточки для бритья или шпильки для волос, когда было построено то или другое здание и когда вышел на экраны тот или иной фильм, — одним словом, все те мелочи, на которые читатели почти не обращают внимания и знанием которых так любят щегольнуть авторы. Руиберрис роется в гемеротеках,[6]добывает нужные сведения обо всем, о чем его просят. Между делом сам стал ходячей энциклопедией. Кажется, в молодости он опубликовал пару романов, но успеха они не имели. Он живет тем, что оказывает услуги всем и каждому, потому что у него связи везде и всюду. Он ни на что не годен, но каждому может пригодиться.

Диас-Варела помолчал, подумал, стоит ли говорить то, что он собирался сказать дальше, решил, что не будет ничего страшного, если я об этом узнаю, и что будет хуже, если я решу, будто он от меня что-то скрыл.

— Сейчас он является совладельцем какого-то ресторана или даже двух. Бизнес идет плохо — предприниматель из него никудышный, он то и дело прогорает. Но вот что удивительно: проходит некоторое время после того, как он в очередной раз прогорел, и он уже открывает новое дело.

— А зачем он приходил? Ты ведь его не звал, правда?

Я тут же раскаялась в том, что задала этот вопрос.

— Почему ты об этом спрашиваешь? Какая тебе разница?

Он хмурился, голос звучал почти гневно. Сомнений не было: он мне больше не доверяет, сейчас он видит во мне помеху, возможно, даже угрозу. Из безобидной женщины, которая не внушает ни малейших опасений, с которой приятно иногда развлечься, в ожидании пока время пройдет, и залечит раны, и выполнит за него ту работу, которой он сам не может выполнить: убедит, сблизит, соблазнит и даже заставит полюбить, — я превратилась в ненужного и опасного свидетеля. Я больше не была той, что ничего не ждет и ничего не просит, той, что сама готова отдать все. Он больше не был во мне уверен, сейчас я внушала ему страх. Он не мог спросить меня, слышала ли я их с Руиберрисом разговор: если я его не слышала, то лучше о нем и не упоминать, чтобы мне не захотелось узнать (хотя это меня совсем не касается: я в его жизни человек случайный), о чем они говорили, пока я спала, а если я все слышала, то все равно в этом не признаюсь. Так что бесполезно и спрашивать: правды ему не узнать, и с этого момента мне суждено стать загвоздкой, помехой, угрозой.