Треск ветки. Она поворачивается на звук. Всего пугается, когда они вместе. Даже когда оба знают, что на луг никто не придет. Но последствия всегда страшнее для женщины. Амар давно решил, что ему плевать, кого он разочарует, насколько его репутация запятнана. И ему безразлично, как это отразится на семье. Если бы пришлось выбирать между репутацией и еще одним днем рядом с ней, он выбрал бы второе. Но он в страхе ожидал последствий, которые ждут Амиру, – для нее ставки были высоки, позиция общины не будет такой же снисходительной.

Этим летом с похорон Аббаса прошло больше года. Но потеря все еще отзывается в ней болью, и он ничем не может ей ответить, ничего не может сделать, разве что дать Амире возможность об этом говорить.

– Как‐то я смошенничала в скрэббл, – сказала она однажды. – И клялась, что ничего подобного не было. Брат Аббас схватил меня, потому что Саиф и Кемаль очень злились, когда я выиграла, и спросил: «Клянешься, что не мошенничала? Клянешься?» Я была беспечной и глупой. Стащила несколько букв – q, z, x и j. И, кажется, сказала, что клянусь и что ничего подобного не делала. Он поверил мне и отпустил. Как по‐твоему, он теперь знает, что я ему солгала? Что, если теперь он наделен способностью знать все?

– Понятия не имею, – отозвался Амар. – Но уверен, что он уже тогда знал все. Кто еще смог бы стащить q, z, x и j?

Амира рассмеялась. Она избегала встречаться с ним взглядом, только когда говорила об Аббасе. А он мог взглянуть на нее, только когда искал утешения. Он делится с ней своими тайнами. Она стала той, с кем он обсуждает скандалы с отцом. Те самые, из‐за которых он хочет уйти из дома. Забыть, что когда‐то принадлежал к этой семье. Она успокаивает его гнев легким прикосновением пальцев к руке. Пытается объяснить: то, что он чувствует, – не только гнев, что когда‐нибудь гнев перегорит и он останется с тем, чего не ведает сейчас, – с грустью, с душевной болью. Но Амар не хочет ничего слушать, хотя надеется, что это правда.

Любить Амиру означает не просто любить молодую женщину. Это любовь ко всему, ведь она из того мира, в котором и он был рожден. Но он так часто чувствовал себя в этом мире чужим. Просто сидеть рядом с ней – значит приблизиться к чувству гармонии со своей семьей.

Их тела так близко, их руки почти соприкасаются. Но если и соприкасаются – только по случайности. Иногда он обнимает ее, чтобы утешить или попрощаться. Но никогда не смеет просить большего. Однажды ему пришло в голову, что она не готова, что не привыкла думать о своем теле как о своем. Он делал все, чтобы его прикосновения были возможно более короткими. Делал все, чтобы не дать ей повода для печали или угрызений совести. Ей годами втолковывали, что нет ничего более постыдного, чем следовать желаниям тела, что любой телесный порыв – искушение шайтана. Ей придется самой решать, во что она верит, чего для себя хочет. Он же никогда не попросит ее об этом. Никогда не попытается поцеловать ее – будет ждать ее намека.

– Я скажу тебе, почему я так хотел, чтобы мы пришли сюда, – говорит он.

Подается вперед и отводит волосы с ее глаз. Это единственное прикосновение, которое он себе позволяет. Она смотрит на него и отводит глаза каждый раз, когда он это делает. В нем внезапно пробуждается тошнотворное предчувствие того, что они не вернутся сюда. А если вернутся, то не вместе.

– Я приходил сюда, когда был очень маленьким.

Он поднимается и просит ее пойти с ним. Она встает, отряхивает джинсы, одергивает рубашку на бедрах. Сорные травы царапают им ноги. Сегодня птицы кружат вокруг солнца и холодно становится раньше, чем хотелось бы. Он смотрит на нее, чтобы запечатлеть в памяти. Как она обхватывает себя руками, как затянула волосы в тугой конский хвост, который покачивается, когда они спускаются с холма. Из-под ног летят камешки и комья земли. Они идут по узкой тропинке и скоро оказываются у реки. Вода поднялась. Она бурлит вокруг больших булыжников и камней поменьше.

– Помню, что здесь я был счастлив больше всего, – говорит он, показывая на реку.

Снимает кроссовки и носки, закатывает джинсы и идет в воду. Она холодная, и это великолепное ощущение. Он опять оглядывается на нее, и она отвечает многозначительным взглядом. Смесь храбрости и нежности. Он надеется, что это взгляд женщины, которая влюблена.

– Я всегда думала, что мы приходим сюда, потому что место уединенное. Здесь не встретишь знакомых. И потому что вокруг так красиво.

Он качает головой:

– Не помню, почему чувствовал себя таким счастливым. Помню только, что был счастлив. Это дерево… – Он показывает сначала на дерево за их спинами, потом на реку. – …Эта вода. У меня сохранились смутные воспоминания, но достаточно подробные, чтобы знать: вот то самое место. Когда я учился в средней школе, обошел все ближайшие парки, где были ручьи, в поисках именно этого. Я никому не сказал. Не знаю почему. Спрашивал незнакомых людей, которые могли его знать. Спрашивал школьного библиотекаря. Изучал карту. А когда наконец нашел его, это было все равно что войти в старый сон.

Он замолкает. Она тихо наблюдает за ним. И не задает вопросов. Он смотрит на струи воды. Как они причудливы, как быстро двигаются, как бурлят вокруг больших камней. Как солнечный свет сверкает на каждой маленькой волне. Она тихо наблюдает за ним. И не задает вопросов.

– Мама и я. По-моему, я попросил ее войти со мной в воду, и она вошла. Я это помню.

* * *

Хадия решила немного отдохнуть от сборов, чтобы посмотреть в окно своей комнаты. Амар, братья Али и еще кто‐то. Мальчики только что закончили играть в баскетбол. Несколько часов Хадия прислушивалась к гулким шлепкам мяча о бетон, звону металла, шороху сетки. Все это время она рассматривала свои блузки и свитера. Поднимала по одному, прежде чем отбросить или аккуратно сложить. Ей ужасно хотелось присоединиться к игре, перебрасывать баскетбольный мяч из одной руки в другую, хотелось знать, как обойти игроков и пробиться к корзине. Но это порыв из другой жизни.

Хадия сложила светло-розовый свитер, спрятала в чемодан. Она часто чувствовала, как обременяет тяжесть наложенных на нее запретов. В своей жизни она была лишена многого: никогда не трогала пальцами струны гитары, никогда не разминала ног в танце. Никогда не играла в спортивные игры, если не считать уроков физкультуры, никогда не каталась на двухколесном велосипеде без дополнительных колес на улице, среди движущихся машин. Но недавно границы слегка расширились, и теперь она гадает, что для нее останется запретным и что она сумеет вырвать для себя. Вокруг все тихо, если не считать разговора мальчиков, обрывки которого проникают в окно спальни. Когда она смотрит вниз, оказывается, что мальчишки расселись у дверей гаража. Прямо под ее окном. Она не разбирает предложений, но может различить голоса. Тембр Аббаса Али. Его смех.

Уже почти конец лета. Солнце на небе и солнце, запутавшееся во взлохмаченных прядях их волос. Темные волосы Аббаса Али превратились в почти золотисто-каштановую корону. Амар расцарапал колено. Полоска кожи на коленной чашечке отливает ярко-алым. Может ли она в самом деле покинуть все это?