Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Целую тебя,– сказала она и повесила трубку.
Впервые за несколько месяцев их телефонный разговор окончился такими словами. И также впервые ей потребовалось его присутствие. Он достал ручку из кармана пиджака и подчеркнул дату шестое июня в своем еженедельнике. Будет ли он с нетерпением ждать этого дня? А ведь ему казалось, что он выздоравливает от нее! Почему же она не захотела пойти на этот школьный праздник с Нильсом? Тома его очень любит, он сам много раз говорил об этом.
Позволяешь ей манипулировать собой... Что ей от тебя надо?
Если Лора нуждается в деньгах, то для этого вовсе не обязательно просить его приехать в Париж. Неужели ей и в самом деле захотелось увидеть его? От тона, которым она произнесла «мне тебя не хватает», на него нахлынули воспоминания, которым лучше бы уйти. Тем более что он ждал к ужину Виржини.
Виктор положил еженедельник и ручку в карман и с беспокойством огляделся вокруг. Филе со сморчками стояло в духовке, его оставалось только разогреть на слабом огне по рекомендации кулинара, приготовившего блюдо по заказу. Надо было накрыть на стол, но он не мог сделать выбор между столовой и кухней. Пять минут назад он так радовался предстоящей встрече, но звонок Лоры коренным образом изменил настроение. Хотел ли он по-настоящему, чтобы в его жизни появилась другая женщина?
Звонок в дверь застал Виктора врасплох, он не успел даже переодеться. А ведь он собирался натянуть джинсы и свитер, скинув строгий костюм. Пока он шел через холл, удалось избавиться лишь от галстука.
На Виржини были полотняные брюки, белая майка и теннисные туфли.
– Выходит, обязателен вечерний костюм? – спросила она, весело улыбаясь.
– Прошу прощения, я... Телефонные звонки задержали меня.
– Не принимайте всерьез, я пошутила.
– А я вот не умею шутить,– вздохнул он.
«Слишком серьезный», «лишенный фантазии» – такими эпитетами осыпала его Лора, хотя ему и неприятно было слышать это.
– Держите...
Она протянула ему плетеную корзинку, и он в свою очередь спросил:
– Это для пикника?
– Нет, это не едят. Во всяком случае, в Европе. Он приподнял крышку, заглянул внутрь и обомлел. В корзине сидел щенок.
– Вы как-то говорили об этом, вот я и решила, что таким образом отблагодарю вас за все, что вы сделали для меня, включая инцидент с Пьером в прошлый раз...
Виктор взял щенка в руки и поставил корзинку на пол.
– Это босерон,– уточнила Виржини.– Мальчик. И его зовут Лео.
– А он будет... он здорово вырастет?
– Если правильно кормить, то, как минимум, до сорока пяти килограммов. Эти собаки обожают детей, поэтому, я думаю, проблем с вашим сыном не будет.
Виктору было так неловко, что он не знал, что сказать. Он наклонился и поставил щенка на красные плитки пола.
– Я очень... тронут, в самом деле.
Ничего лучше этой банальности он не придумал. Почему бы не воскликнуть «Ах, какой чудный!», когда щенок и вправду был таким?
Виктор распрямился и поймал на себе необычный взгляд гостьи. Не зная, как поступить, он обхватил ее за талию, притянул к себе и поцеловал в щеку.
– Спасибо,– сказал он ей на ухо.
То мгновение, когда он держал ее в объятиях, должно было рассеять его хандру или хотя бы разбудить желание, которое он испытывал к ней последнее время, но он ощущал в себе какой-то холод и, смутившись, отпустил ее.
– Что-нибудь не так, Виктор?
В голосе Виржини звучало искреннее участие, и это доконало его окончательно.
– Ничего, извините меня. Пойдемте выпьем по бокалу шампанского. Ты с нами, Лео?
Он обернулся, чтобы убедиться, что щенок бежит за ними, и у него появилась уверенность, что он обязательно полюбит этот пушистый черный шарик.
– Да, да,– повторил Нильс,– отличная идея, Тома будет доволен.
Лора смутно надеялась, что в нем проснется ревность или беспокойство, но ничего подобного не произошло. Его даже не заинтриговало то, что она вызвала Виктора в Париж.
– Я так устал,– сказал он, усаживаясь на диване.
Монтаж фильма его утомил, он жаловался, что никогда не сможет приноровиться к требованиям телевидения: полтора часа, и ни минутой больше, да еще перерыв посреди фильма на рекламу. Можно ли говорить после этого о произведении искусства?
– Я тоже устала,– сухо бросила она.
Как они дошли до такого? Почему они не говорят друг другу слова любви, глядя глаза в глаза и держась за руки? Месяц расставания не только не оживил их страсть, а совсем наоборот – между ними пролегла полоса отчуждения. Лора ежедневно убеждалась в этом и впала в такой страх, что всерьез задалась вопросом, не была ли ее добыча лишь тенью? То обстоятельство, что она жила в Париже, уже не вдохновляло ее, поскольку она осталась без гроша. Зачем ей все эти искушения на каждом углу, если она не может воспользоваться ими? Что за насмешка, ведь в Сарлате у нее было сколько угодно денег, но не было ни одного магазина, где бы их потратить! Виктор любил ее безоглядно, он защищал ее, а она задыхалась от тоски, мечтая о чувственной хрупкости Нильса. А сейчас она открывала те трудности, которые несет с собой жизнь с таким уязвимым, терзаемым, чудовищным эгоистом! Ведь именно она, Лора, заботилась о нем, а не наоборот. Что же касается необычности, которую она приписывала ему, то это качество проявлялось главным образом в его безответственности избалованного ребенка.
– Ты знаешь, какой-то странный тип хочет обязательно встретиться со мной. Кто-то там, у нас, хочет сделать капиталовложение в кино...
У нас. Сарлат, Перигор, священное место, которое не захотел покинуть Виктор, а теперь еще и Нильс называет его «у нас»?
– Впрочем, верится с трудом. По-моему, эта идея какая-то сумасбродная, но мой агент завтра должен рассказать мне в подробностях.
Почему он всегда говорит о себе и совершенно не интересуется ею? Его фильм, его агент, его психиатр, его проблемы... Даже если речь идет о Викторе, это же его брат!
Лора обогнула низкий столик и остановилась перед диваном, где Нильс растянулся уже во весь рост.
Она собиралась поговорить с ним о неприятном, но он протянул к ней руку.
– Иди ко мне, дорогая. Правда, что-то ты выглядишь неважно...
Да, комплиментом это не назовешь, но, по крайней мере, он хотя бы взглянул на нее.
– Иди ко мне,– повторил он еще тише.
Когда у Нильса был вид этакого растерянного ребенка, она чувствовала, что тает. Ее халат был почти расстегнут, и ей захотелось немедленно прикоснуться к его гладкой коже. Несмотря на все сомнения, в ней оставалась единственная уверенность: она неизменно хотела заниматься с ним любовью.