Здесь у металлистов находился, надо понимать, общественный центр поселка. Форум, так сказать.

«Интересно, как местные называют тот краткий промежуток, который отпущен им между Ясной Плавью и Вечной Ржавью? — подумал Лабух. — Может быть, Железная Явь или просто Перегон?»

На улице никого не было, только у кучи металлолома, которая то ли была когда-то мотоциклом, то ли еще только готовилась им стать, копошилась пара чумазых детишек, одетых в кожаные штаны, обильно утыканные шипастыми заклепками. Детишки немедленно устремились к музыкантам, ловко размахивая ржавыми велосипедными цепями. Судя по всему, намерения у будущих звезд тяжелого металла были самые серьезные. Не желая связываться с малолетками, музыканты ускорили шаг.

— Ага, забздели! Попса сопливая! — шепеляво пробасил им вслед младшенький и с воодушевлением хлестнул цепью по крылу раскуроченной малолитражки. — Уж мы бы вам наваляли!

— Пойдем домой, братик, а то опять обкакаешься. Да они, вроде, и не попса вовсе. — Старший был настроен более миролюбиво. — Вы шагайте себе, не бойтесь, я его подержу!

— Н-да! Экие железные цветочки растут в местных палисадниках! — Мышонок потрогал серьгу в ухе. — А где же их папы-мамы?

Папы и мамы нашлись неподалеку. С мотодрома, сооруженного металлистами на месте футбольного поля, доносились надсадный рев моторов, тяжелое уханье крупнокалиберных гитар и частый кашель сдвоенных ударных установок. Металлисты развлекались, а заодно и поддерживали боевой тонус.

По левую руку стоял приподнятый над землей на кирпичных столбиках древний двухэтажный автобус. В автобус вела лесенка, сваренная из стальных листов, а над гостеприимно распахнутыми дверями красовалась надпись: «Салун "Ржавое счастье"». Металлисты не приветствовали разнообразия ни в музыке, ни в названиях увеселительных заведений, ни в кличках. Все, к чему прикасалась стальная рука металлиста, немедленно превращалось в железо и слегка покрывалось ржавчиной, для колорита. Исключение не делалось даже для боевых подруг, которых назвали здесь не иначе как «железными бабочками» или, опять же, «ржавыми тетками». Поэтому Лабух был весьма удивлен, обнаружив на ступеньках бара типичного кантри-боя.

Немолодой здоровяк, одетый в потертую джинсу, неторопливо покуривал сигару, опершись на стальные перила. На голове у него красовалась настоящая пятигаллоновая ковбойская шляпа. Судя по всему, это и был хозяин заведения. На его причастность к ржавому, но святому делу тяжелого металла намекала только обильно усыпанная заклепками жилетка из популярной здесь хряповой кожи.

— Хай! — поприветствовал их здоровяк. — Я Марди, Марди Грас. Может быть, слышали о таком? А вы ведь нездешние, сразу видно. Зайдете выпить, пока местные не набежали? А то стопчут вас, здесь чужаков не жалуют.

— А ты как же? — Лабух посмотрел на ковбойские сапоги, опять же пошитые из хряповой кожи. — Только не говори мне, что металлисты не могут заснуть, не послушав на сон грядущий что-нибудь в стиле «блю грасс».

— Я их выпивкой снабжаю, — с достоинством сказал Марди. — А кроме того, я кошу под металлиста. У меня даже мотоцикл есть, вон, в хлеву стоит. Только я на нем не езжу. Много ли пива на мотоцикле привезешь, уж лучше на пикапе. Ну, так зайдете? А то скучно здесь, одно слово — сплошной тяжелый металл.

Мышонок с Чапой вопросительно посмотрели на Лабуха.

— Спасибо, сэр, но мы спешим, — вежливо отказался Лабух. — Нам еще через Гнилую Свалку топать, а пиво в брюхе, оно, знаете ли, несколько ограничивает прыткость. А нам прыткость ой как понадобится.

— Ну как знаете, — с сомнением протянул кантри-бой, разглядывая субтильных психов, решившихся пройти через Гнилую Свалку без предварительной массированной артподготовки. — Только вы местным не вздумайте сказать, что пиво мешает драться, они вам в два счета докажут, что это не так. Будете живы — заходите. Всегда рад потолковать со свежими людьми. Вам во-он туда, мимо мотодрома пройдете, там вам и будет Гнилая Свалка.

Музыканты попрощались с кантри-боем и направились к мотодрому.

С мотодрома в очередной раз донесся слитный грохот моторов, который потом распался на отдельные взрыкивания и металлические хрипы. Похоже, там происходило что-то вроде командного матча. Через толпу, наблюдающую за сражением, протолкались три фигуры и не спеша направились к Лабуху и его товарищам. Один из металлистов, угрюмый верзила, с ног до головы заляпанный глиной, громко ругаясь, волок за руль изувеченный мотоцикл.

— Ржавь Великая! Это что еще за туристы? — вопросил он, поравнявшись с музыкантами. — Кто вам, соколики, сказал, что сюда можно? Вам соврали, сюда нельзя!

— А кто сказал, что нам сюда нельзя? — вскинулся Чапа. — Ты, что ли?

— Не-а, — протянул верзила, отлипая от своего изувеченного железного друга, — не я. А вот выкидывать вас отсюда буду именно я. Вечно мне всякий мусор прибирать приходится. Щас вы у меня махом окажетесь на Гнилой Свалке! То-то хряпы порадуются!

— Погоди, Ржавый, не лязгай, — другой металлист, одетый в кожаный комбинезон, с черной банданой на лысеющей голове, придержал товарища за рукав куртки. — Вон та малокалиберная личность мне кажется знакомой.

«Что это у них все «ржавые», — подумал Лабух, — бар ржавый, этот вот, тоже ржавый, член ржавый, даже счастье, и то ржавое?»

— Точно! Ах ты Ржавь Великая! — изумился тот, кого назвали Ржавым, поворачивая к Мышонку мужественную физиономию, обильно украшенную шрамами и седеющей щетиной. — Смотрите-ка, живой! А мы уж думали, что тебя хряпы схарчили! Третьего дня утречком вышли мы с друганами на набережную голову проветрить да пивка попить. Смотрим, а по Гнилой Свалке этот вот мальчонка скачет. Его хряпы так и норовят за задницу цапнуть, а он увертывается и лупцует их почем зря своей гитарой. Прямо кино! Ну, мы от пива добрыми становимся, мы, значит, гитарки расчехлили и поддержали пацана. А потом он к депо побежал, так что дальше мы не досмотрели. Ну ты и шустер, да еще видать, в кожанке родился, коли до сих пор живой. Жалко только, «металл» не играешь!

Металлисты, как выяснилось, были отнюдь не самыми злобными обитателями Города Звукарей. Более того, всяким мелким собратьям по музыке они даже покровительствовали, полагая, что последние просто недостаточно живучи и талантливы, чтобы жить правильной жизнью. А вот глухарей ненавидели истово, как правоверные язычники правоверных христиан.

— Ну что, с вас простава! — заключил Ржавый. — И канайте себе, куда хотите. А куда вы, кстати, правите?

— У нас концерт в «ящике», — объяснил Лабух. — Так что канаем мы прямиком через Гнилую Свалку, а на том берегу нас встретят,

— Для филириков, что ли, лабать будете? — Ржавый задумчиво почесал в затылке. — А что же эти малохольные нас не позвали? Мы же тут, рядышком. Мы бы им так сыграли, что у них бы все приборы зашкалили! Ясная Плавь!

— Не доросли они пока до вашей музыки, — дипломатично сказал Лабух. — Да и за приборы боятся.

— Это верно! — согласился Ржавый, прислоняя мотоцикл к железной тумбе, врытой в землю перед баром. — Эй, Марди Слоеное Пузо, тащи сюда пива. Не видишь, что ли, порядочные люди на природу собрались!