* * *

Энтони Уолш отказался от напитков, предложенных стюардессой. Он бросил взгляд на заднюю часть салона. Самолет был почти пуст, однако Джулия предпочла сесть десятью рядами дальше, у иллюминатора, и ее взгляд был по-прежнему устремлен в небо.

* * *

Выйдя из больницы, я покинула дом. Но перед этим перевязала красной ленточкой сто твоих писем и спрятала их в ящик своего письменного стола. Мне больше не нужно было их перечитывать, чтобы вспоминать о тебе. Я сложила вещи в чемодан и уехала, даже не попрощавшись с отцом, — не могла простить ему, что он нас разлучил. На деньги, накопленные для встречи с тобой, я стала жить одна. А еще через несколько месяцев начала работать художником-графиком и учиться жить без тебя.

Мы со Стенли много времени проводили вместе. Вот так и завязалась наша дружба. В то время он работал в Бруклине, на блошином рынке. Мы завели привычку встречаться по вечерам на середине моста. И бывало, целыми часами стояли там, опершись на перила и глядя на пароходики, снующие вверх-вниз по течению, или бродили по берегу. Он рассказывал мне про Эдварда, я ему — про тебя, и, возвращаясь домой, каждый из нас приносил в свои бессонные ночи частичку вас.

Я искала твой силуэт в тенях, которые деревья по утрам отбрасывали на тротуар; искала черты твоего лица в бликах, игравших на водах Гудзона, и тщетно ловила твои слова в голосах всех ветров, гулявших в городе. Целых два года я вновь мысленно переживала каждую минуту нашей жизни в Берлине, иногда даже смеялась над нами, но никогда не переставала думать о тебе.

Я так и не получила твоего письма, Томас, того письма, из которого узнала бы, что ты жив. Я даже не подозревала, что ты мне написал. Это было двадцать лет назад, а я испытываю странное чувство: мне кажется, что ты послал это письмо только вчера. Может быть, в нем говорится, что после долгих месяцев твоего непонятного отсутствия ты решил больше не ждать меня в берлинском аэропорту? Что после моего отъезда прошло слишком много времени? Что мы, наверное, достигли того предела, когда чувства увядают? Что у любви тоже есть осень и познает ее тот, кто забыл вкус поцелуев любимого? Может быть, ты уже перестал верить в нашу любовь; а может, я потеряла тебя по иной причине. Двадцать лет, почти двадцать лет… письмо шло слишком долго.

Мы уже давно не те, что прежде. Способна ли я теперь сорваться с места и проделать путь от Парижа до Берлина? И что случилось бы, если б наши взгляды опять встретились через Стену — я по одну ее сторону, ты по другую? Распахнул бы ты мне свои объятия, как распахнул их навстречу Кнаппу тем ноябрьским вечером 1989 года? Побежали бы мы вместе по улицам города, который помолодел, в отличие от нас, постаревших? Твои губы… будут ли они такими же нежными, как тогда? Может быть, твоему письму лучше так и лежать нераспечатанным в ящике моего стола? Может быть, так будет легче для всех?

* * *

Стюардесса тронула ее за плечо: пора было пристегнуть ремни. Самолет подлетал к Нью-Йорку.

* * *

Адаму пришлось покориться обстоятельствам и провести часть дня в Монреале. Служащая авиакомпании «Air Canada» сделала все, чтобы угодить ему, но единственное свободное место до Нью-Йорка нашлось в самолете, который вылетал только в шестнадцать часов. Он непрерывно звонил Джулии, но ее мобильный стоял на автоответчике.

* * *

На сей раз они ехали по другому шоссе: из окна машины были видны башни Манхэттена. «Линкольн» нырнул в манхэттенский туннель.

— У меня странное чувство: похоже, моей дочери больше не хочется видеть меня в своем доме. И вообще, если выбирать между твоим смрадным чердаком и моими апартаментами, го, наверное, мне будет гораздо лучше у себя. Я, пожалуй, вернусь к тебе в субботу, чтобы успеть закрыться в ящике до того, как за ним приедут. А сейчас хорошо бы тебе позвонить Уоллесу и проверить, на месте ли он, — сказал Энтони, протянув Джулии листок бумаги, где был написан номер телефона.

— Значит, твой «домоправитель» по-прежнему живет у тебя?

— Честно говоря, понятия не имею, чем теперь занимается мой личный секретарь. Со дня моей смерти мне было как-то недосуг поинтересоваться его жизнью. Но если хочешь уберечь его от инфаркта, то лучше бы ему не находиться у меня дома, когда мы туда приедем. Можешь выдумать любую причину, но меня очень устроит, если ты его уговоришь исчезнуть до конца этой недели — пусть едет хоть на край света.

Вместо ответа Джулия набрала номер Уоллеса. Автоответчик сообщил ей, что мистер Уоллес взял месячный отпуск в связи с кончиной его работодателя. Оставлять сообщения бесполезно. В случае возникновения срочных дел, касающихся мистера Уолша, следует обращаться напрямую к его нотариусу.

— Можешь быть спокоен, путь свободен! — сказала Джулия, пряча мобильник в сумку.

Через полчаса машина затормозила у тротуара рядом с особняком Энтони Уолша. Джулия посмотрела на фасад дома, и ее взгляд тотчас устремился к балкону третьего этажа.

Именно там однажды днем, возвращаясь из школы, она увидела свою мать, которая уже перевесилась через балконную решетку. Что сделала бы мама, если бы Джулия не выкрикнула в тот миг ее имя? Увидев дочку, она помахала ей рукой, словно стирая этим жестом следы своего опасного намерения.

Энтони открыл чемоданчик и протянул Джулии связку ключей.

— Надо же, они доверили тебе твои ключи?

— Ну, скажем так: мы предвидели возможность того, что ты не захочешь держать меня у себя дома или выключишь не сразу… Так ты отопрешь дверь? Не стоит торчать здесь слишком долго, есть риск, что кто-нибудь из соседей меня узнает.

— Вот как, тебя даже соседи теперь волнуют? Это тоже что-то новенькое!

— Джулия!

— Ладно, пошли, — вздохнула она, поворачивая кованую ручку двери.

Вместе с ними в открытую дверь проник свет с улицы. Внутри все выглядело прежним, нетронутым, таким же, как в ее самых ранних воспоминаниях. Черно-белый плиточный пол в холле, похожий на огромную шахматную доску. Справа — веер темных деревянных ступенек лестницы, изящной дугой поднимавшейся наверх. Ее фигурная балюстрада была творением знаменитого мастера-краснодеревщика, чье имя ее отец не без удовольствия называл, демонстрируя гостям парадные покои особняка. Двери в глубине холла вели в кладовые и кухню, куда более просторные, чем все квартиры, где Джулия жила после своего ухода от отца. Слева кабинет отца, где он занимался своей персональной бухгалтерией в те редкие вечера, когда бывал дома. И все, буквально все дышало богатством, которое отгородило Энтони Уолша от тех времен, когда он торговал кофе в монреальской башне. На самой длинной стене висел ее детский портрет. Сохранились ли в ее теперешних глазах те веселые искорки, которые художник уловил во взгляде пятилетней девочки? Джулия подняла голову, чтобы полюбоваться кессонным потолком. Если бы оттуда, сверху, на деревянные резные панели свисала паутина, интерьер выглядел бы декорацией к фильму ужасов, но особняк Энтони Уолша всегда содержался в образцовом порядке.