— Чем именно ты занимаешься? — спросил я.

— Я изучаю наилучшие методы передачи музыкального вдохновения тем, кто обладает композиторским даром на Земле, — объяснил он. — Наши исследования сводятся в таблицы и передаются другой группе, занимающейся усовершенствованием связи с этими талантливыми людьми. Третья группа осуществляет фактическую передачу. Затем… Прости, я расскажу тебе об этом позже — сейчас начнется концерт.

Я не мог понять, откуда он это узнал, поскольку все происходило вне поля нашего зрения, ниже уровня земли.

Да, он был прав: концерт должен был начаться. Я знаю, что ты не любитель классической музыки, Роберт, но тебе, возможно, будет интересно узнать, что главным исполняемым произведением была Одиннадцатая симфония Бетховена.

Я быстро понял, почему дядя предложил сесть выше уровня амфитеатра. Нам предстояло не только слушать.

Едва заиграл оркестр — незнакомую мне увертюру Берлиоза, — как снизу всплыл плоский круг света и застыл на одном уровне с верхними рядами.

Музыка продолжала звучать, а круглое световое пятно обрело плотность, образуя основание для того, что последовало дальше.

Сначала в воздух поднялись четыре отстоящих друг от друга на равном расстоянии столба света. Эти длинные светящиеся колонны балансировали в воздухе, потом медленно сжались и расширились, превратившись в четыре круглые башни, каждая с куполом.

Затем световая плоскость, утолстившись, медленно поднялась и образовала купол над всем амфитеатром. Купол продолжал подниматься, пока не оказался выше четырех колонн, и там застыл.

Вскоре всю эту структуру начали пронизывать самые нежные оттенки цветов. И вместе со звучащей музыкой постоянно менялась подсветка: один неуловимый оттенок сменялся другим.

Поскольку мне не были видны амфитеатр, оркестр или зрители, то выходило, будто передо мной разворачивается какая-то волшебная живая архитектура. Я узнал, что любая музыка излучает формы и цвет, но не всякая композиция создает настолько живые структуры.

Ценность любой мысленной музыкальной формы зависит от чистоты ее мелодий и гармоник. По сути дела, композитор — строитель звуков, создающий здания из видимой музыки.

— Когда музыка кончается, все это исчезает? — прошептал я, тут же вспомнив, что шептать не обязательно, раз мы общаемся мысленно.

— Не сразу, — ответил дядя. — Между отдельными произведениями должна существовать пауза, чтобы форма успела раствориться и не вступила в конфликт со следующей.

Я был настолько заворожен мерцающей архитектурой, что почти не слышал создавшей ее музыки. Я припомнил, что еще Скрябин пробовал сочетать свет с музыкой, и задумался о том, пришло ли к нему вдохновение из Страны вечного лета.

А еще я думал о том, как понравилось бы это зрелище Энн.

Красота цветов напомнила мне о закате, который мы вместе с ней наблюдали в парке секвой.

Это была не та поездка, которую мы совершали с маленьким Йеном. Шестнадцать лет спустя мы впервые смогли поехать в путешествие без детей.

В первый же вечер в палаточном лагере «Ручей Дорст» мы отправились на прогулку за две мили в рощу Мур. Тропа была узкой, и я шел вслед за Энн, все думая о том, какая она милая в своих джинсах, белых кроссовках, красно-белой куртке, обвязанной вокруг талии. Оглядываясь по сторонам с детским любопытством, она то и дело спотыкалась, потому что не следила за тропой. Ей было около пятидесяти, Роберт, а она казалось мне молодой, как никогда.

Я помню, как мы сидели рядышком в роще, скрестив ноги, закрыв глаза, повернув вверх ладони, в плотном кольце пяти огромных секвой. Единственным звуком был слабый, но постоянный шум ветра высоко над нами. В памяти возникла первая строчка стихотворения:

Ветер в высоких деревьях как Божий глас.

Энн, так же как и мне, понравился этот вечер. Что-то такое было в природе — в особенности эта лесная тишина, — хорошо на нее действующее. Всеобъемлющая тишина наполняла сердце покоем. Это было одно из немногих мест за стенами нашего дома, где Энн совершенно освобождалась от тревог.

В лагерь мы возвращались уже незадолго до заката и остановились отдохнуть около громадной наклонной скалы, выходящей на аллею гигантских красных деревьев.

Мы сидели и любовались закатом, негромко разговаривая. Сначала об этой местности и о том, какой она могла быть, еще до того как ее увидел первый человек. Затем о том, как воспринял это величие человек и как методично его разрушал.

Постепенно мы переключились на разговор о себе, о двадцати шести годах нашей совместной жизни.

— Двадцать шесть, — промолвила Энн, словно до конца в это не веря. — Куда они подевались, Крис?

Улыбнувшись, я обнял ее.

— Они были хорошо прожиты. Энн кивнула.

— Верно, были у нас хорошие времена.

— Почему были? — возразил я. — Сейчас лучше, чем когда бы то ни было, — вот что важно.

— Да. — Она прислонилась ко мне. — Двадцать шесть лет, — повторила она. — Это кажется невероятным.

— Я тебе скажу, чем это кажется, — сказал я ей. — Мне кажется, что только на прошлой неделе я заговорил на пляже в Санта-Монике с хорошенькой стажеркой-рентгенотехником, спросив у нее, который час, а она указала на башенные часы.

Она рассмеялась.

— Не очень-то я была приветливой, а?

— Зато я проявил упорство, — сказал я, сжимая ее в объятиях. — Знаешь, все так странно. Мне действительно кажется, что это было на прошлой неделе. Неужели у Луизы двое своих детей? Неужели «крошка» Йен на пороге колледжа? Мы действительно жили во всех этих домах, совершали все эти вещи?

— Так и есть, шеф, — фыркнула она. — Интересно, сколько открытых уроков мы посетили в школах? Все эти парты, за которыми мы сидели, слушая то, чему учат наших детей.

— Или о том, что они делают неправильно. Она улыбнулась.

— И это тоже.

— Все это печенье и кофе в пластмассовых чашках, — вспомнил я.

— И этот ужасный фруктовый пунш. Я рассмеялся.

— Что ж… — Я погладил ее по спине. — Думаю, мы вполне сносно справились с воспитанием детей.

— Надеюсь, — сказала она. — Надеюсь, что не причинила им вреда.

— Вреда?

— Своими тревогами, страхами. Я старалась их от этого оградить.

— Они в хорошей форме, мамочка, — заверил я ее. Я смотрел на нее, медленно поглаживая ей спину. — Могу сказать, что и ты тоже.

Она взглянула на меня с застенчивой улыбкой.

— Кэмпер никогда еще не был в полном нашем распоряжении.

— Надеюсь, ночью он не будет слишком сильно трястись, — сказал я. — А то не избежать нам публичного скандала.

Она хихикнула.

— Я тоже на это надеюсь.