– Я же все зубы обломаю! – воскликнула она.

Суббота уже впился в свой пирог. От-А-до-Л пожал плечами и откусил верхнюю корочку от своего, с наслаждением прихлебывая начинку.

– Ну хоть попробуй, – уговаривал Суббота, слизывая чернильный соус с синей губы.

Сентябрь это не очень убедило – она видела, как марид питается камнями и землей. Тем не менее она отправила в рот вилку, полную литер и клавиш, вместе c восклицательным знаком и готической буквой H.

Попав ей на зуб, все это лопнуло, как лопается спелый виноград или вишни, сладкие, вкусные, влажные, сочные; корочка была маслянистой и гладкой, как пастуший пирог с ягнятиной, как шоколад, как мускатные яблоки. Сентябрь непроизвольно застонала от удовольствия. Как же она проголодалась! Арустук-то накормили обедом, а сама она с утра ничего не ела, кроме твердой ириски… неужели всего лишь этим утром она отправилась в поля, чтобы починить старый забор? Она нащупала в кармане бутылочку с апельсиновой шипучкой Балласта Донизу и потянулась за ней. К любой еде, считала Сентябрь, нет ничего лучше апельсиновой шипучки. Но Суббота уже откупорил верх короткого и широкого тубуса от плаката и щедро плеснул из него в кубок из газетной бумаги выдержанных коричневых чернил. На этот раз Сентябрь не колебалась и выпила залпом. Вкус грецких орехов, сливок, корицы и – не может быть! Да, это был вкус лунофруктов. Тех самых светящихся плодов, что веркарибу выращивали в Стеклянном Лесу, только перебродивших в густой сироп. Сквозь все это множество оттенков тонкой нитью пробивался вкус бренди, который ее родители хранили для особого случая. Вот что имела в виду Синий Ветер, когда восторгалась коктейлями на луне. Несмотря на вкус бренди, Сентябрь не почувствовала головокружения, зато ощутила себя сильной, бодрой и крепкой.

– Ты что, правда поступил в цирк, Суббота? – спросила она, хищно откусывая гигантские куски.

Марид зарделся от гордости. Почему она раньше не замечала, как он становится хорош, когда краснеет? Как пена на гребне волны в открытом море.

– Когда я только прибыл на Луну, я понятия не имел, чем себя занять, – ответил он с сожалением. – У Аэла была его Библиотека, и это отнимало все его время. Бывали дни, когда я тихо сидел в пустой половинке Кособокой Библиотеки и читал одинокие книги с этих полок, чтобы они не чувствовали себя заброшенными. Но, Сентябрь, я же дитя моря, я не могу долго оставаться на одном месте не вытягиваясь, не вздуваясь, не танцуя, не выплескиваясь, не разбиваясь и не откатываясь. Я обошел весь Альманах вдоль и поперек, всякий раз выбирая новые пути. Всюду было так одиноко. – Суббота опустил глаза. Он не мог этого произнести, когда Сентябрь так пристально на него смотрела. – Как мне хотелось, чтобы ты была здесь, чтобы я мог тебе все показать и услышать твое мнение обо всем. На кого бы ты поставила в гонке единорогов? Понравились бы тебе рисовые кексы, которые гигантские кролики лепили своими серебряными молоточками? Рассмешили бы тебя лунные лицедеи в амфитеатре рядом с моим домиком?

– У тебя есть домик?

Внезапно Суббота показался ей совсем взрослым, хотя Сентябрь точно знала, что на самом деле это не так. Иметь свой собственный домик и бродить каждую ночь по огромному городу! Но Суббота торопливо продолжал, не слыша ее:

– Так что я стал приходить в Постоянный Цирк. Не смотреть представления, нет. Я приходил на репетиции. Они делают прекрасные шоу, но мне больше нравилось смотреть, как они отрабатывают свои номера, иногда ошибаясь, пробуя различные костюмы, разные комбинации артистов и животных, разные па, прыжки, захваты и перевороты. Репетиции казались мне очень живым делом. Я часто думал о том, как бы мне хотелось что-то разучить, постепенно отрабатывая номер шаг за шагом, каждый день. Довести сами движения и впечатления от них до такого уровня, чтобы достаточно было добавить крошечный поворот мизинца, и вот уже появилось что-то совсем новое. Мгновенно переходить от комического кувырка к трагическому падению, от прыжка веры к обороту свершения, от пике отчаяния к подъему духа. И все это осталось бы со мной, понимаешь? – Он поднял взгляд, чтобы убедиться, что она понимает. – Если достаточно долго практиковаться, это уже не зависит от твоих желаний. Твое тело запомнит все. Совсем как пианист, который все барабанит пальцами по бедру, бесконечно повторяя пассаж любимой пьесы и даже не замечая этого. Ты забираешь это с собой в повседневную жизнь, в то, как ты ходишь, поешь, читаешь в Библиотеке, спишь и видишь сны. Всякий раз, когда ты совершаешь движение, оно что-то означает, так же как в цирке, когда ты выступаешь, а все зрители внизу ахают, и хлопают, и закрывают глаза руками, но все равно подглядывают в щелку между пальцами. Малейший поворот мизинца…

Он глубоко вздохнул. Сентябрь никогда не видела его таким взволнованным. Пентаметр ласково потрепал узел на голове Субботы.

– Он думал, что мы не захотим его принять, потому что он из плоти и крови.

– Но мы совершенно открыты, – прощебетала Валентинка, добродушно щипая его за коленку. Сентябрь никак не могла перестать читать текст на ее коричневой щеке, хотя чувствовала, что это чудовищно невежливо. «Несравненная, очаровательная Жозефина, какую необыкновенную радость ты даришь моему сердцу…» – В конце концов, он же родом из моря, а лучшие чернила получаются из каракатицы, так что есть и родственная связь.

Сентябрь подивилась тому, как легко им друг с другом. Суббота даже не краснел, когда они подшучивали над ним.

– Я тренировался изо всех сил, на износ.

– Вздор! – сказала Валентинка, вгрызаясь в толстую самописку, которая хрустнула, как спелая морковка. – Он выполнил перегиб в четверть фолио и двойной загиб уголком в первый же день.

Пентаметр подсунул От-А-до-Л второй конверт, поскольку его громко урчащий желудок, размером поболее, чем у любого из них, требовал добавки. На его сильной смуглой руке Сентябрь прочитала: «Я счастлив. Так ликует звездочет, когда, вглядевшись в звездные глубины…» – окончание строфы исчезало за изгибом большого пальца.

– Хотя ты, конечно, тяжел, братец. Нам пришлось каждый вечер делать отжимания – в полном снаряжении, – чтобы приспособиться ловить на лету твою большую синюю тушку.

– Я научился становиться легче, – рассмеялся Суббота. – Морская вода может быть легкой, как брызги, и тяжелой, как киты. И, Сентябрь, я понял, что у меня это действительно хорошо получается. Я тренировался именно так, как хотел. До этого я так усердно репетировал только одно… – он прокашлялся, и звук был похож на шорох волн на песчаном берегу, – что я скажу, когда снова тебя увижу. – Марид заторопился. – Хотя в итоге оказалось, что загибать уголки страниц мне удается гораздо лучше, чем разучивать речи, сколько бы я ни повторял их наедине с собой. И еще, подобно тому как ты смотришь на океанскую качку и испытываешь все чувства от глубокой печали до бурлящего восторга и желания с хохотом броситься в воду, чтобы плескаться в волнах, так и люди, когда смотрят на меня, чувствуют то же самое. Так что я упражнялся снова и снова до тех пор, пока не научился одним изгибом губ переключать эмоции. Когда я на трапеции, люди смотрят и видят меня, они на самом деле меня видят и радуются так, будто я делаю это специально для них. – Марид поднял голову и посмотрел на сверкающие гимнастические снаряды. – Когда я там, наверху, я настолько далеко от клетки, насколько это возможно.