— Мне Аврелий Яковлевич нужен. — Гавел глядел на швейцара снизу вверх.

Как-то уж повелось в этой жизни, что почти на всех Гавел глядел снизу вверх и, честно говоря, к этому привык, но вот ныне вдруг испытал обиду. А чем он, честный крысятник, хуже этого вот щеголя в франтоватом плаще с пелериною? Тем, что суждено ему было родиться не в шляхетской семье? Или тем, что зарабатывает он свои медни честным трудом? Перед щеголем швейцар согнулся в поклоне и руку вытянул, на лету поймав монетку.

— Благодарствую, пан Якимчик! — сказал громко и с почтением.

А на Гавела глянул, как на пса приблудного, но дверь открыл, велев:

— На дорожку не натопчи.

Дорожка и вправду была хороша, нарядного пурпурного колеру с зеленым поребриком, она протянулась от дверей до самой лестницы.

Пахло азалиями и сдобой.

Хрустальная богатая люстра сияла в тысячу огней. Зеленели эльфийские шпиры в фаянсовых кадках, и залогом благопристойности места за конторкой из орехового дерева восседал важный управляющий с лицом круглым, лоснящимся.

— Мне к Аврелию Яковлевичу, — окончательно смешавшись, сказал Гавел, с трудом удержавшись от поклона: до того важным, солидным выглядел господин в клетчатом пиджаке.

И взгляд-то недобрый.

Ощупал Гавела с ног до головы, а потом и с головы до ног, подметив и дешевую его одежонку, изрядно измятую, грязную, и картуз, съехавший на самый затылок, и лицо некрасивое, с морщинами и редкой щетиной. Не укрылись от этого взгляда и мелочи: навроде свежего синяка под левым глазом и характерной припухлости губы…

И другим разом в жизни бы не позволил управляющий личности столь откровенно неблагонадежной хоть сколь бы надолго задержаться на вверенной ему территории, но Аврелий Яковлевич был постояльцем особого складу.

Говоря по правде, этаких постояльцев управляющий втайне недолюбливал.

Нет, конечно, старшего ведьмака королевства принимать у себя — честь великая. И памятью о той чести останется короткая благодарственная запись в особой книге, которая хранилась тут же, под конторкой. И новым постояльцам можно будет показывать и книгу, и слова, выведенные кривоватым неаккуратным почерком… и престижу добавится… но это все после, когда Аврелий Яковлевич съедет.

Ныне же он доставлял одни беспокойства.

Паркет попортил.

И кровать, которую, между прочим, из Гишпании доставили: дуб, резьба и позолота… в две сотни обошлась полновесных гишпанских дублонов, не говоря уже о белье… за ущерб, само собою, Аврелий Яковлевич заплатит, но…

…ведьмак же ж… и цветы на втором этаже завяли, а только-только привезли их, и в магазине уверяли, что розаны свежайшие, утрешней срезки…

…на кухне молоко киснет, невзирая на ледник и защиту…

…сказывали опять же, что неспокойно стало на этаже. То тени какие-то мелькают, то холодом запредельным тянет. А еще в газетенке желтой, мерзкой, написали, что будто бы на завтрак ведьмаку блинчики с человечиной подают… нет, повар при гостинице работал отменнейший, к капризам постояльцев привыкший… но чтобы с человечиной…

Газетенка врет, конечно, но репутация страдает-с.

Теперь вот всякие престранные, подозрительного пошиба личности ведьмака спрашивают. И может статься, что по пустой надобности, которая Аврелия Яковлевича, накануне легшего поздно и строго-настрого запретившего себя беспокоить, в расстройство введет. А от того расстройства гостинице новый ущерб приключится… Не пусти? Так вдруг и вправду важное что, и тогда Аврелий Яковлевич снова расстроится…

Управляющий, подавив не то вздох, не то зевок — нынешнее утро выдалось на радость спокойным, мирным даже, — решил, что как бы ведьмак с гостем ни поступил, то это личное их дело…

Главное, чтоб гостиница уцелела.

Приняв сие решение, управляющий взмахом руки подозвал коридорного. Не столько заботясь о том, чтобы гость не заблудился, сколько, чтобы под присмотром был… а то еще сопрет чего ненароком.

К счастью для Гавела, Аврелий Яковлевич проснулся рано. И причиной этакой, вовсе не характерной для ведьмака бессонницы было смутное беспокойство, которого день ото дня прибывало.

— Надо же, какие гости, — сказал Аврелий Яковлевич недружелюбно. — Ну проходи, волчья сыть…

— Почему волчья сыть? — Гавел вошел бочком и к стеночке, к обоям цветастым прижался.

— А потому, что таких, как ты, волкодлакам скармливать надобно… в воспитательных целях.

Уточнять, кого именно Аврелий Яковлевич собирался перевоспитать этаким нестандартным способом, Гавел постеснялся.

Ведьмак курил.

Сидел в низком кресле, закинув босые ноги на низенький столик с инкрустацией розового дерева. И темные, задубевшие до каменной твердости пятки Аврелия Яковлевича отражались в белом фарфоре. По утреннему времени облачен был ведьмак в расшитые незабудками подштанники и халат из стеганого шелка. Трубку, старую, с треснувшим чубуком, он держал в ладони, а дым пускал из ноздрей.

— Ну и долго молчать собираешься? — поинтересовался он минут этак через пять, и каждую Гавел шкурой чувствовал.

— Н-нет…

— Раз нет, то садись… кофейку вон налей…

Гавел присел на самый краешек стула. Неловко ему было. И под внимательным, хоть и насмешливым взглядом ведьмака, и просто… стульчик-то резной, с обивкой гобеленовой, розово-золотой.

Столик аккуратный.

И фарфор высочайшего качества… розочки в вазе… и чья-то челюсть на белом с синей каймой блюдце. Гавел моргнул, но челюсть не исчезла. Кость была темной, с пожелтевшими зубами, среди которых особо выделялись длинные клыки.

— Не обращай внимания, — махнул Аврелий Яковлевич и выбил трубку в фарфоровую же чашечку. — Кофею, говорю, налей. Есть хочешь?

— Н-нет, — соврал Гавел, стараясь не глазеть на челюсть.

— Хочешь.

Аврелий Яковлевич дотянулся до колокольчика, и коридорный явился тотчас.

— Любезный, завтрак принеси… на двоих. Что у вас там сегодня?

…блинчики с семгой, яйца-бенедикт под сырным соусом, фруктовый салат в хрустальной вазе…

…эклеры, щедро политые шоколадом.

…сладкие сырные трубочки…

— Ешь, ешь. — Аврелий Яковлевич все это великолепие не удостоил и взгляда. Вытащив из кармана кисет, он взвесил его на ладони и со вздохом в сторону отложил. — Вредная привычка. Борюсь.

Судя по тяжелому мареву дыма, борьба проходила с переменным успехом.

И Гавел, тоже вздохнув — он не мог себе позволить этакой приметной привычки, поскольку нюх у его клиентов хороший, а у собак и того лучше, — подвинул к себе блюдце с блинчиками.

И кофею налил.

Нет, он подозревал, что ему кусок в горло не полезет, но и оскорблять хозяина отказом опасался. Тот же, отложив трубку, взялся за челюсть.