— Ну, погоди! — пригрозил заводила, сплевывая кровь. — Сейчас ребят позову.

— Чего вы, мужики? — весело откликнулся Павел. — Делать вам больше нечего?

Глаза его блестели, весь он как-то преобразился, будто в родную стихию окунулся. Не монах, а воин, смотреть приятно. А Заболотный говорил — «калека». Не хотел бы я этому калеке под кулаки попасть. И Даша глядела на него с каким-то уважением. Потом она подошла ко мне, сказала, чтобы я платок к носу приложил — кровь шла. Я и не заметил. А Павел в это время о чем-то разговаривал с мужиками. Их разделял штакетник, но теперь дело шло к миру. По крайней мере, воинственных кличей оттуда больше не доносилось. Напротив, даже смех послышался. Русский человек такой — сначала в морду, затем обнимется. Мы с Дашей подошли ближе.

— Вообще-то, ребята, я не пью, — говорил Павел, — но пятьдесят грамм — ладно! За окончание сражения.

— Это по-нашему, — кивнул заводила. — Скинемся.

Кто-то из них сбегал, принес бутылку. Тут же они и выпили.

— А правда, чего нам делить-то? — сказал один из мужиков. — Это всё дурь в голову лезет, от водки. Некачественная она, паленая. Вот раньше как было…

И тут они все пустились в воспоминания. Я-то с Дашей те советские времена почти не помнил, а для них это был целый пласт жизни, плачем лучшей. А что впереди? Судя по их разговорам, просвета нет, не предвидится. Кровь я остановил, но голова слегка побаливала, от удара. Павел с мужиками спорил, доказывал, что с Богом в сердце во все времена жить можно, но те лишь ухмылялись.

— Никому веры нет, — сказал, наконец, заводила. — А в церковь мы ходим, да что толку? Не больно много помощи от Господа вижу, может, и нет его вовсе? Или уснул там?

— Нечего мне тебе возразить, — ответил Павел. — По вере и воздастся.

— Вот-вот, — засмеялся тот. — Воздал уже, твоими кулаками.

Мы пробыли здесь еще с полчаса, а затем отправились на Щелковскую. Зачем я за ними потащился? Сам не знаю. Не хотел, видно, расставаться. Я вообще подумал, что жить бы нам всем втроем в каком-нибудь глухом уголке, хоть в Лысых Горах, заниматься какой-нибудь простой работой и не мешать миру сходить с ума. Но я понимал, что эти мечты неосуществимы. Павел, может быть, и затворился бы, а я с Дашей — нет. Придет час, и мы на волю запросимся, к соблазнам… Я проводил их до квартиры, а потом поехал к себе, в Сокольники. Жаждал поговорить с сестрой.

Шел уже двенадцатый час ночи. Всю дорогу я распалял и взвинчивал себя так, что когда открыл дверь, от меня можно было прикуривать сигарету. Как я и предполагал, Женя вернулась домой давно, наверное, она ушла из мастерской скульптора сразу после нас. Настроение у нее, как ни странно, было превосходное. По крайней мере, так казалось или она делала вид.

Смотрела какую-то глупую развлекательную программу по телевизору. Даже напевала что-то в такт музыке. Поразительное бесчувствие, А главное, на столе лежала стопка купюр, в рублях и долларах. Я догадался, что это деньги из мастерской скульптора. Она не поленилась, но побрезговала принести их сюда. На лице моем, по-видимому, было всё очень хорошо расписано, потому что Женя опередила меня:

— Здесь почти тысяча долларов, передай их своему Павлу. Что же он ушел-то?

— А ты бы не ушла? — закричал я, не сдержавшись. — Ты ведь такого наговорила! Словно ушат холодной воды вылила. Зачем?

— Сказала, что думала, — ответила сестра, пожав плечами. — Но деньги-то дали, а что ему еще надо? Экие мы все нежные, слабонервные. Просто на воды надо, к нарзану.

— Вряд ли он их теперь возьмет.

— Почему? Чем же они хуже денег Бориса Львовича, например? Там были очень достойные люди, жертвовали искренно.

— Но дело в тебе, ты его обидела.

— Будто? Обиды возвращаются, запомни. А как же его благородная цель? Если он каждую монетку станет через микроскоп рассматривать, то ничего никогда не соберет.

— Ты сама говорила, что деньги всегда оскорбительны.

— Вот и надо смиряться перед ними. Если хочешь достичь чего-то. Или ты всю жизнь будешь жертвой, а не жертвователем.

Я с ней спорить не стал, с ней спорить всегда трудно. Но не верил, что она так думает. Просто маску нацепила какую-то. А может, она права? Без средств к существованию ты действительно жертва, а уж об осуществлении планов и вовсе не мечтай. И тут я подумал о том, что эти деньги очень бы пригодились Даше. Только надо еще набрать пару тысяч, чтобы развязаться с Рамзаном. Вот ведь проклятье, всюду деньги! И на часовню, и из рабства выкупить. Что важнее?

— Бери, — кивнула на купюры сестра, будто угадав мои мысли. — Сам решишь, как с ними поступить. Пора тебе свой выбор сделать.

— Какой выбор?

— А то не знаешь? Между Павлом, мечтами, то есть воздухом, и реальной жизнью. А реальная жизнь, условно, это — Борис Львович. Оба к церкви свою дорожку торят, но по-разному. А ведь есть и схожесть, если вдуматься. К Богу поближе быть; один слепо идет, другой зряче, но так, на всякий случай, чтобы не промахнуться в итоге. Тропинки их когда-нибудь пересекутся, я знаю.

— Так что же лучше, когда в Бога веруешь? Слепым быть или зрячим?

— Слепому споткнуться легче, так можешь упасть, что и не поднимешься. А зрячий кроме Бога еще и сатану видит, у него и искушений больше. Но где подлинное испытание для души, для веры? Что Господу более угодно? Не мне судить.

— Но Павла ты уже осудила, — сказал я. — Как, впрочем, и Бориса Львовича.

Сестра на это ничего не ответила, лишь усмехнулась. Я сгреб деньги со стола и положил их в карман. Потом решу, как с ними поступить. Не хотел к ним притрагиваться, а все-таки взял. Разговор наш я считал еще не оконченным.

— За что ты так ненавидишь Павла? — спросил я. Евгения смотрела на часы, а мой вопрос будто не слышала.

— Сейчас приедет Борис Львович, — произнесла она медленно, как заученную фразу. — Это важная встреча, но она будет короткой. Мне надо задать всего несколько вопросов. Тебе лучше уйти.

— Сейчас, в полночь? — удивился я.

— Да. Другого времени не будет. Почему именно сегодня? Он просил об этом в том письме, которое ты мне передал. В этот день, ровно десять лет назад, мы с ним и познакомились. На одной вечеринке, кстати, у Меркулова. А через три месяца поженились. Ты тогда в больнице с ревматизмом лежал.

Я помнил то время — начало девяностых. Мне было одиннадцать лет, врачи обнаружили порок сердца, я еще мало что соображал, а когда вышел после больницы из санатория — сестра уже была женой Бориса Львовича. Жила у него в роскошной квартире на Кутузовском. Потом я их часто навещал, но они к нам почти никогда не приезжали. Отец его почему-то недолюбливал. А если точнее, то просто терпеть не мог. Кажется, и на свадьбе-то не был. А развелась Женя через три года в один миг. Но почему она сейчас об этом заговорила?

— Знаешь, чем он меня увлек? — спросила сестра. — Точными ответами на все вопросы. Когда все вокруг находились в какой-то растерянности, Союз-то рушился, новая эпоха напирала, люди в мутном потоке барахтались, а он четко просчитывал все варианты, прогнозировал ситуацию и через год, и через пять, и через десять лет. И, надо признать, в прогнозах своих не ошибся ни разу. Прекрасно разбирался во всем, особенно — как выжить. Что делать, чем заняться. С ним было спокойно, как на корабле с опытным капитаном. Ему бы флотилию водить в бурном море, не потопит.