прежде всего затронула новый образованный класс. Она поставила под вопрос корневой постулат самой идеи этической семьи: то, что уважение есть следствие выполнения человеком его долга. Новая мораль поставила на место семьи эго индивида, а уважение, обретаемое путем выполнения обязательств, заменила уважением, основанным на самореализации. Вариантом, привлекательным для женщин, стал феминизм; вариантом, привлекательным для мужчин, стал Playboy. Произошла переоценка ценностей, и то, что раньше воспринималось как соблазны, с которыми следует бороться, начало восприниматься как моменты самореализации, к которым следует стремиться.

Во многих семьях, принадлежавших к новому классу, один или другой партнер в паре вдруг обнаруживал, что его самореализация требует развода. По мере освоения мужчинами и женщинами этих новых норм менялся и сам характер брака в кругах элиты. Этому способствовала еще одна революция: колоссальный рост числа университетов. Он уравнял число образованных мужчин и женщин и колоссально облегчил взаимный поиск партнеров. Женщины и мужчины научились находить себе наиболее подходящих партнеров (новые возможности в этой области открылись благодаря онлайновым службам знакомств и большей точности их алгоритмов). Вскоре всё это дополнилось легализацией абортов: «второй линии обороны» женщины после зачатия. В большинстве семей образованного класса все предыдущие нормы: центральная роль среднего поколения, гендерная иерархия и обязательства перед другими поколениями — сменились взаимным поощрением к самореализации через личные достижения[103].

Гражданский брак и ассортативность[104] при формировании союзов повысили уровень совместимости партнеров из образованных слоев, благодаря чему показатели разводов в этой группе населения снизились. Родители, сами достигшие чего-то в жизни, ставили амбициозные цели и перед своими детьми, и иерархия гендерных ролей в семье, отражавшая гендерный дисбаланс в образовании, сменилась интенсивным внешкольным обучением детей совместными усилиями родителей[105].

В моем детстве мне никто не помогал делать уроки: родители не учили и не контролировали меня, частных репетиторов тоже не было. Ни собственный образовательный уровень родителей, ни их материальное положение не давали им возможности это делать. Но, на мое счастье, в те годы даже дети из элитных семей не получали никакой особой внешкольной поддержки, так что я вполне мог идти с ними вровень. Сегодня же мне, как отцу семейства, принадлежащего к элите, приходится помогать моему одиннадцатилетнему сыну Алексу с его домашними заданиями по естественным дисциплинам, моя жена учит его латыни, и сверх того мы платим репетитору. Для всех остальных детей в его классе тоже организована такая помощь. Произошла радикальная смена норм. Может быть, старая система и уцелела бы, если бы ее не добила еще одна революция: огромный рост среднего класса и связанное с этим обострение конкуренции за наиболее качественное высшее образование. Оксфорд, где я преподаю, принимает на обучение по программам бакалавриата гораздо меньшую долю британцев, чем в 1960-е годы: теперь абитуриенты приезжают со всего мира, и практически это означает, что в университет поступают дети элиты из других стран. Вместе с тем с ростом британского среднего класса намного больше британских семей также мечтают отправить своих детей в Оксфорд. Когда одни родители начали давать своим детям интенсивное дополнительное внешкольное обучение, другим родителям, не желавшим, чтобы шансы их детей были ниже, пришлось поспевать за ними: старые нормы, которые держались в прежних условиях, теперь оказались сломаны. В результате этих перемен воспитание детей стало отнимать у представителей образованного класса намного больше времени, так что семьи стали заводить меньше детей[106]. На смену трофейным женам пришли трофейные дети, и я, дорогой читатель, воспитал одного такого[107].

Новая ориентация образованного класса на реализацию собственного потенциала каждого обеспечила реальный рост благосостояния многих лиц, принадлежащих к этому классу, хотя это потребовало немалого числа жертв в результате эпидемии разводов, которой сопровождался этот процесс. Все мы знаем какие-то конкретные случаи. Вот лишь те, что показались самыми вопиющими лично мне: женщина, которую лишили возможности видеться с сыном после того, как ее оставил муж, решивший найти себя с другой; мужчина, которого лишили возможности видеться с дочерью после того, как его бросила жена, решившая найти себя с другим. Те, для кого важнее всего было «найти себя», конечно, сочиняли версии событий, оправдывающие их поступок. Но даже после того, как число разводов несколько снизилось, все это оставило свой отпечаток на социальных нормах. Для тех образованных людей, которые по тем или иным причинам не вступили в брак, норма моральной семьи, согласно которой до возникновения устойчивых отношений детей заводить не следует, потеряла силу (по крайней мере в западном мире): если для полной самореализации нужен ребенок, я заведу ребенка. Япония разошлась в этом отношении с другими развитыми странами. В этой стране гонка, связанная с воспитанием «трофейных детей», оказалась куда жестче, чем в западном обществе. Родители-одиночки не могли угнаться за полными семьями, и вместо того, чтобы воспитывать детей, которыми они не смогли бы гордиться, одинокие образованные японки обычно предпочитали заводить домашних животных[108].

Новая практика конкурентного воспитания молодого поколения не нашла своего аналога в отношении к старшему поколению. В моральной семье о стариках заботились сообща, и они жили в доме среднего поколения или где-то неподалеку. Моя овдовевшая бабушка жила рядом с одним из своих детей; мой овдовевший дед — вместе со своими двумя детьми. Сам я рос под одной крышей с престарелым дядей, жившим в соседней комнате. Такие формы организации семьи кое-где еще встречаются, но они уже далеко не так привычны. Теперь родители семей, принадлежащих к образованному классу, обычно не только реже живут вместе со своими детьми — изменились и финансовые отношения поколений. Если раньше дети материально помогали старикам, то теперь старики гораздо чаще сами помогают детям. Отчасти это говорит о возросшем благополучии пенсионеров из образованного класса, но здесь повлияла и новая ситуация: два поколения — старики и родители — решают теперь общую задачу воспитания третьего поколения, которому нужно помочь «пробиться» в жизни. В результате идеи осмысленного разумного эгоизма, лежавшие в основе представлений моральной семьи о взаимных обязательствах, перестали действовать: обязательства перед детьми уже не находят эквивалента в обязательствах взрослых детей перед пожилыми родителями.

Принцип взаимности обязательств размывался и за пределами нуклеарной семьи. С уменьшением количества детей в семьях и ростом географической мобильности квалифицированных специалистов число традиционных семей, включающих несколько поколений, сильно сократилось. Пример моей семьи оказывается и здесь весьма иллюстративным. Во времена моего детства в радиусе пяти миль от нашего дома жили двенадцать моих теток и дядей; мои дети уже не могут сказать о себе ничего подобного. На смену расширенной моральной семье пришла