Почему тема Грааля показалась всем этим писателям столь захватывающей? Видимо, в ней было что-то чарующее и способное вдохновить. Если нам удастся пролить свет на поставленные вопросы, то, возможно, станет ясно, что собой представляет Грааль. Итак, давайте начнем с самого начала — с версии, изложенной Кретьеном де Труа.

Для Кретьена Грааль является в первую очередь чем-то непостижимым и таинственным, и только затем — «tante sainte chose»[96], то есть святыней. С самого начала Грааль оказался овеян аурой тайны, породившей великое множество гипотез. За прошедшие с тех пор годы был создан обширный корпус литературы, посвященной этой загадке, но «секрет» Грааля по-прежнему остается тайной за семью печатями[97]. Книгу, которую вы держите в руках, в известном смысле можно назвать лишь еще одной, подобной многим другим попыткой проникнуть в тайну. Я бы хотел доказать, что Грааль для Кретьена является лишь тем, что он сам говорит о нем, а не чем-то большим или меньшим. Этот образ не таит в себе никакого сокровенного смысла и не несет особой ритуальной, символической или аллегорической нагрузки. Самым убедительным доказательством этого является общий тон романа, не отличимый от стиля всех прочих произведений Кретьена, в которых не поднимаются вопросы духовного или религиозного плана. С некоторыми незначительными изменениями сцены из «Повести о Граале» могут быть включены в любое другое произведение Кретьена, рассказывающее о приключениях Эрека, Ивейна или Ланселота. Однако «Повесть о Граале» отличается от ранних романов, ибо в ней Кретьена де Труа более интересует психология, духовного возрастания, а не любви. Впрочем, этот роман не является новой вехой в истории литературы и прочитывается с той же легкостью, что и более ранние произведения, от которых никто не ждет сокровенной глубины.

Давайте теперь просто вчитаемся в текст. Когда мы впервые увидели Грааль, Кретьен заставил нас смотреть на него глазами Персеваля. Процессия показалась Персевалю таинственной — таинственной она осталась и для нас, читателей романа. Когда необычайно яркие образы проплывали перед нашим взором, мы понимали суть происходящего ничуть не больше самого Персеваля. Кретьен заворожил нас своим мастерством, а Персеваль завороженно следил за мерцанием свечей, которые несли перед Граалем. По завершении процессии нам и в голову не пришло, что все произошедшее может иметь некий мистический или символический, религиозный или ритуальный смысл. Мы просто увидели — и не поняли, и герой романа тоже увидел — и не понял.

С другой стороны, все то, что произошло между Персевалем и его дядей-отшельником, стало каким-то невероятным испытанием для всех присутствующих, ибо выяснилось, что в процессии Грааля таился некий мистический смысл. Данные отшельником объяснения просты и понятны. Однако даже те исследователи, которые согласны с подобным истолкованием текста, выдвигают целый ряд аргументов, доказывающих, что этот эпизод не принадлежит перу Кретьена де Труа и является позднейшей вставкой — интерполяцией, внесенной в текст уже после смерти писателя и призванной затемнить изначальный смысл сцены первого явления Грааля. В самом деле, объяснение отшельника ставит нас перед некоторыми очевидными проблемами: почему не следовало обсуждать кровоточащее копье и почему, если Грааль столь свят, что может служить вместилищем для тела Христова, эту чашу, или блюдо, несет дева, в то время как женщинам не дозволялось совершать церковное богослужение. На первый вопрос мы еще можем дать своего рода ответ — дело в том, что приключение и подвиг во имя кровоточащего копья суждено совершить именно Гавейну. Во всяком случае, именно к такому выводу подводит нас «Первое продолжение»[98]. Вторая проблема значительно труднее: мы можем с уверенностью сказать, что Кретьен вовсе не свидетельствует о том, что в то самое время, когда дева несет Грааль вдоль внешних покоев, в чаше пребывает тело Христово. Следовательно, в чаше могут находиться еще не освященные облатки. Кретьен, возможно, предполагает, что богослужение будет совершено во внутренних покоях, где произойдет освящение, или пресуществление Даров в тело Христово. Однако подобная аргументация грешит предвзятостью и односторонностью, сковывающей свободу мысли ученых, оказавшихся лицом к лицу с тайной Грааля, заключенной в романе Кретьена.

Давайте вдумаемся еще раз в то, что нам уже сказали, а не в то, что осталось недосказанным. Грааль — блюдо (или чаша) определенного размера; девочка несет его обеими руками. Сказав Персевалю, что на этом блюде нет «ни копья, ни минога, ни лосося», отшельник указывает со всей определенностью, что оно достаточно большое. От него исходит дивный свет, потому что оно сделано из золота и богато украшено драгоценными камнями. Именно в нем приносится единственная облатка, благодаря которой поддерживается жизнь отца Короля-Рыбака, — и на этом основании Кретьен называет блюдо «столь святым».

Ключ к пониманию обеих сцен, как мне кажется, связан со спецификой человеческого сознания и порожденных им образов и представлений. В первой сцене Кретьен стремится показать, насколько превратно непосвященный может истолковать общественные условности и предрассудки. Персеваль ошибочно воспринимает совет Горнематца не проявлять назойливого любопытства как абсолютный запрет на расспросы. Следовательно, можно предположить, что Персеваля ждет связанное с этим запретом испытание: он должен будет оказаться в ситуации, которая потребует от героя, чтобы он задал вопросы — и он не сможет их задать. И вскоре наши опасения оправдаются, мы увидим, что Персеваль действительно неверно истолковал слова Горнематца. Сцена, в которой герой подавляет в себе инстинкт любопытства и желание задать вопросы, покажется нам поразительной и таинственной, она завладеет нашим воображением, ибо мы, читатели, всегда ждем разъяснений и объяснений — а Кретьен лишь показывает, доводя до совершенства описание некоего таинственного видения, которое будет мучить читателя и терзать его воображение. Впрочем, процессия Грааля играет в повести вполне определенную роль — она должна чему-то научить Персеваля.

«Повесть о Граале», несмотря не свое название, могла бы обойтись без Грааля, ибо узловой конфликт развивается совершенно в иной плоскости. Однако священное в сочетании с таинственным пробуждает у читателей и слушателей жгучее любопытство и воспаляет воображение. После процессии Грааль появляется вновь, но в иной ситуации и изменившейся до неузнаваемости обстановке, ибо атмосфера тайны, характерная для мистического романа, совершенно развеивается: перед нами разворачивается центральная трагедия христианства — мы становимся свидетелями Распятия Иисуса Христа. Три романиста, каждый на свой лад, сообщают нам, что хранителем Грааля был Иосиф Аримафейский и что эта чаша (блюдо) служила Христу во время Тайной Вечери. Несмотря на некоторые различия, все три романа написаны авторами, жившими в границах одного и того же хронотопа и культурного региона — на северо-востоке Франции, вдоль границ с Фландрией. Хотя два упомянутых романа созданы под покровительством светских особ, которым и посвящены эти труды, религиозным пылом проникнуты все три произведения. И все три описания Грааля хорошо согласуются друг с другом.