Паша достала из сумки чуть влажные бумажные носовые платки, тщательно протерла алюминиевую вилку и осторожно ковырнула ею рыбу – нет, похоже, это все-таки муляж, сделанный из картона, потом, подумав, съела с кусочком хлеба совершенно безвкусное пюре. Все-таки до Татьяниных разносолов было еще не близко.

Погода стояла предсказанная, под стать Пашиному настроению – в давно не мытое стекло барабанил дождь, и в опускавшихся сумерках было видно, как мечутся под ветром голые ветки деревьев. Ах, как ей сейчас хотелось на теплую кухню, пить душистый чай из своего именного бокала и чтобы Татьяна ворчала и подсовывала ей очередной вкусный кусочек. А потом Паша взяла бы в руки Кармэн… Как-то глупо получалось, что соскучилась она в первую очередь по Татьяне и гитаре. Глупо и некрасиво.

Паша сидела, бездумно глядя на голый сад, и не сразу поняла, что в комнату кто-то вошел. Этот кто-то проделал все абсолютно бесшумно, даже дверью не скрипнул, и теперь черной сгорбленной тенью стоял почти возле Паши. Она даже вскочить не смогла, совершенно парализованная страхом, потому что перед ней стояла СТАРУХА…

Именно та, что таскалась за ней следом по улицам, тянула к ней свою костлявую загребущую руку и что-то злое скрипела вслед. И вот теперь она стояла так близко, что Паша видела даже белые горошины на ее криво повязанном платке.

– А-аа… – именно так случалось с Пашей во сне, когда она хотела кричать и не могла – лишь сдавленный сип вырывался из горла, хотела бежать – а ноги прикипали к земле. Только теперь ей это не снилось, точно не снилось!

– Да не ори ты, – сердито прошипела ведьма, – будет еще тута мне орать, психованная… Щас за мной пойдешь. Чтобы тиха мне… Поняла?

Паша судорожно кивнула, думая только о том, чтобы старуха отодвинулась от нее и не тыкала ей в грудь твердым, как гвоздь, пальцем. Ведьма, убедившись в Пашиной покорности и готовности к сотрудничеству, уже более миролюбиво прошамкала:

– Римки нету, укатила, она на выходные всегда уезжает. Она бы раньше убралася, да ты явилася, не запылилася, вот ей и пришлося задержаться. Ох и злилася она, ох и злилася… Да и Ангелина уж изждалася-извелася, а ты все глаз не кажешь… Ни стыда, ни совести у молодежи.

Баба-Яга говорила как в сказке, даже немного нараспев, и только упоминание про молодежь вывело Пашу из ступора.

– Я была у нее… часа два назад… – Паше все-таки удалось протолкнуть через пересохшее горло эти слова. Снова встретиться с теткой, да еще в сопровождении ужасной Яги? Нет, пожалуй, больше Паша не выдержит.

– У кого ты была! – снова яростно зашипела ведьма. – Верка тебе никто, Верка полоумная! Ты меня слушай, что я тебе говорю! Была она… Я Ангелине сразу сказала, что ты бестолочь – дергается, как припадочная, и бегает, будто ей под хвостом скипидаром намазали. Я вона подумала, что еще одну привезли, тебя то исть, и оно самое то, лечить тебя нада… – Яга деловито заправила под платок седой клок волос и перевела дыхание. – Щас пойдем, поднос-то не опрокинь, а то на него так и сядешь. Рыбу-та чего не съела? Только расковыряла. – Баба-Яга взяла сиротливо лежавший на тарелке кусок и в два приема затолкала его в свой беззубый рот. Потом тыльной стороной ладони обтерла губы и снова поправила платок. – Пошли теперя, только тиха.

И они пошли, причем по всем правилам конспирации – старуха неожиданно проворно проскользнула в коридор и поманила за собой Пашу. Лампочка в коридоре, несмотря на густой полумрак, пока не горела, возможно, стараниями Пашиной проводницы.

Паша на секунду замешкалась и, скинув тапки, взяла их в руки, потому что двигаться в них «тиха», да еще с ноющим коленом, не было никакой возможности. Пожалуй, она не могла бы ответить честно, жалеет или нет, что бдительной Римки нет на месте и некому их схватить. Паша ничего толком не понимала, кроме того, что теперь была в лапах ведьмы и та ее куда-то вела, то есть к Ангелине, Пашиной тетке. Сейчас они будут исполнять перед Пашей дуэт: «Тиха, психованная!» «…и пошли они по всей земле, счастливые…».

Похоже, что старуха по совместительству была еще и летучей мышью, потому что прекрасно ориентировалась в темноте. Она бесшумно вывела Пашу на лестницу, которая едва освещалась тусклыми лампочками, горевшими лишь на площадках. Паша стиснула в одной руке тапки, а другой сжала перила – загреметь на этих ступеньках было бы очень некстати, потом костей не соберешь.

А может, следовало бы заорать, чтобы сбежались люди? Ну, хоть кто-нибудь обязательно должен был прибежать на Пашин визг. Если, конечно, старуха не придушит ее раньше. Они поднялись на третий этаж, и ведьма цепко схватила свою жертву за рукав халата, спасибо, что не за руку, но все равно Паша с трудом подавила в себе желание этот несчастный рукав вызволить.

Похоже, и здесь, этажом выше, царили экономия и бережливость. Коридор, в котором они теперь оказались, был довольно просторным и даже имел нишу, какие в общественных учреждениях обычно называют высокомерным словом «холл». Так вот, и коридор, и холл освещались одной-единственной лампочкой без абажура, стыдливо проливавшей скудный свет и на потертый линолеум, и на облезлые стены, и на замученное растение неизвестного вида в кадке, видимо, призванное украсить все это убожество. Старуха помедлила секунду, будто принюхиваясь, затем, не колеблясь, выбрала одну из совершенно одинаковых дверей с окошечками, зачем-то вначале прислушалась к тому, что за ней происходит, а потом осторожно, без стука, стала ее открывать.

У Паши было несколько секунд для того, что бы повернуться и броситься наутек, но она, будто загипнотизированная, смотрела в приоткрывшуюся черную щель до тех пор, пока цепкая старухина лапка не втянула ее внутрь.

В комнате, как сначала показалось Паше, было совершенно темно, но затем она разглядела голубоватый квадрат окна и колеблющуюся бесформенную фигуру… Потом эта фигура зашепталась на два голоса и разделилась.

– Че встала-то? – Баба-Яга снова оказалась рядом с Пашей и подтолкнула ее к плохо различимому силуэту. – Подойди к тетке-то, бестолковая…

– Шура, оставь ее в покое, ты свое дело сделала, – велел чей-то тихий голос, – и ступай лучше, посмотри, что там и как. А то налетят и не дадут поговорить.

И старуха покладисто ответила:

– Не, не налетят, Сережка в деревню к своей ушел на ночь, пока Римки нету. Если чего, я тута буду, недалеко. – И исчезла.

– Так, и что это значит?

Пашу этот вопрос, заданный пусть и тихим, но очень строгим голосом, буквально потряс. Ничего себе, можно сказать схватили, притащили куда-то и теперь еще спрашивают «что это значит?»! Это она должна была спрашивать. Теперь, когда ее глаза привыкли к темноте окончательно, она различила худенькую старушку, сидевшую на постели. Старушка казалась совсем крохотной, и, кажется, у нее были совершенно белые волосы, как у тетушки Метелицы из старой детской книжки.

С виду совершенно безобидная бабулька, и даже какая-то уютная. На ней было нечто бесформенное, зато на плечах, насколько могла разглядеть в свете луны Паша, лежал широкий, кажется, кружевной воротник, который производил странное впечатление. Вроде бы хозяйка комнаты принарядилась. Старушенция весьма властно похлопала по одеялу рядом с собой и велела негромко: